— Хочу вам кое-что сказать, Петерсен, — заявил он. — Что вы тут плетете, будто беспокоились и волновались, это все чушь собачья, вам на меня в высшей степени наплевать.
— Я попрошу!
— Лучше помолчите! Да, наплевать! Просто дрожите за свое место. И все эти разговорчики насчет того, что вы наш друг и советчик — брехня чистой воды. Потому что если вы за нас, значит, вы против Марцетуса и Зайденцопфа, и тут уж вас уволят как пить дать.
— Я попрошу! На самом деле все обстоит не так. Я всегда могу быть посредником между вами.
— То есть и нашим, и вашим. Ну, скажите тогда, почему мы получаем за тысячу адресов только шесть марок, а иногда даже четыре с половиной, в то время как эта шарашкина контора гребет двенадцать?
— К денежным расчетам я не имею никакого касательства.
— А именно о них-то вы и должны были бы подумать в первую голову. Каждую неделю слышите, какие скандалы возникают при расчетах с Зайденцопфом, видите, как все кипят и клокочут, и заявляете, что не имеете ко всему этому никакого касательства. И ведь знаете, не хуже меня знаете, что нельзя заставлять Беербоом а день-деньской сидеть в бюро, не ровен час еще спятит…
Беербоом вставляет жалобным голосом:
— Вот именно — спячу!
— …но наш защитник и пискнуть боится.
— Беербоому надо постепенно привыкать к систематическому труду.
— А вчера я зашел в табачную лавку, — здесь неподалеку, через несколько домов от нас, — чтобы купить, как всегда, сигарет «Юно», и вдруг продавщица говорит мне: «Вы тоже оттуда?» — «Откуда оттуда?» — спрашиваю. «Ну, сами знаете, — мнется она. — Скажите, а это правда, что тот брюнет, который с вами ходит, убийца и грабитель? Он меня спросил, не пойду ли погулять с ним или так деру нос, что не захочу гулять с убийцей? Я бы не прочь, говорю, но матушка не разрешает».
— О господи! — опять жалобно стонет Беербоом. — Я ведь только потому сказал…
— А ты, Беербоом, заткнись! Захотелось порисоваться перед девушкой, понятное дело. Но вы-то, Петерсен, вы-то, наш друг и советчик, почему ничего обо всем этом не знаете? Вам бы уж давно следовало поговорить с Марцетусом насчет того, что у нас кое-кто с приветом… В правилах сказано, между прочим, также, что вы должны спать в одной комнате с нами и вообще жить, как мы. Почему же у вас отдельная комната и хорошее постельное белье? И почему вы не драите сами пол у себя в комнате, а мы делаем это за вас?
— А почему вы все это мне сейчас выкладываете? — злобно вскидывается Петерсен. — Уж коли вы все это знаете, то знаете, наверное, также, что я здесь нуль без палочки!
— Потому что вы навели тут тень на плетень! Дескать, вот как вы из-за меня разволновались! Потому что вы просто приставлены шпионить за нами! Потому что вы мне обрыдли! Потому что я хочу, чтобы вы от меня отцепились!
— Господин Куфальт!..
— А ну вас, отвалите!
— Но послушайте же, господин Куфальт!
— Отвалите, я вам сказал!
— Вы несправедливы ко мне!
— Ишь чего захотел! Справедливости! И именно от меня! Спокойной ночи, господа! — И Куфальт удаляется в спальню, в сердцах хлопнув дверью.
Но на самом деле он вовсе не злился, на самом деле в нем все поет и ликует: «На свободу! На волю! Добился-таки!!»
И снова наступило утро, сияющее и прохладное июньское утро. Куфальт видел, как постепенно светало, но потом позволил себе повернуться на другой бок и на минуточку прикрыть глаза, а когда их открыл и глянул в окно, было уже совсем светло, и солнышко светило, и птицы пели.
И когда папаша Зайденцопф, совершая свой обычный утренний обход, пытается незаметно проскользнуть мимо его стола, Куфальт вполголоса произносит:
— Мне бы хотелось сегодня закончить работу на два часа раньше, господин Зайденцопф.
— Да-да! — бросает через плечо Волосатик и торопится дальше.
— Хочу снять себе комнату.
— Что? Как? Комнаты для наших подопечных снимает господин Петерсен.
— Но не для меня, — говорит Куфальт с вызовом и выжидает, что будет.
— Гм! Гм! Ладно, идите! — смущенно буркает Зайденцопф и семенит дальше.
Маак бросает на Куфальта быстрый взгляд, кивает в знак одобрения и продолжает строчить. Куфальт тоже барабанит по клавишам. «Свободен, свободен, — крутится у него в голове. — Наконец-то…»
После обеда он отправляется в город. И с легкостью находит Мариенталерштрассе. Крепко засело у него в памяти, ничего не скажешь. Но вот в какой дом она тогда вошла? Он и в тот вечер не заметил как следует, а теперь и вовсе не знает. А ведь как важно не ошибиться, ведь это тонкое хорошенькое личико с острым подбородком все время стоит у него перед глазами.
В конце концов он наудачу входит в какой-то дом: была — не была!
— Можно взглянуть на комнату?
Маленькая кругленькая женщина с густой проседью показывает ему комнату («Может, это ее мать?»).
— Есть у вас еще жильцы?
— Нет, больше никого. Со мной живет только дочь, я вдова. Дочь работает в магазине.
— Сколько вы хотите за комнату?
— Тридцать марок, включая утренний кофе. Но обувь мы не чистим.
— И не нужно. — Куфальт оглядывает комнату. — Хорошо, я сниму эту комнату. И дам десять марок задатка. А вот еще шесть марок. Весьма возможно, что в ближайшие дни привезут мои вещи. Заплатите, пожалуйста, за доставку. Первого числа я перееду. Ну, значит, так… Хорошо.
Потом он еще раз оглядывает комнату и вдруг говорит с неожиданной для него самого сердечностью:
— Значит, будем друзьями, госпожа Вендланд! Всего нам доброго.
Пока все идет так гладко, что даже страшно становится. Взять хотя бы расчеты с папашей Зайденцопфом. Вечером, засыпая, Куфальт разыгрывает настоящие сражения с Волосатиком: «Не имеете права задерживать у себя мои деньги, они заработаны моим трудом…»
Но Зайденцопф без всяких разговоров выкладывает на стол всю сумму. Даже воздерживается от каких бы то ни было комментариев, как будто уход Куфальта из «Мирной обители» — самое обыкновенное дело.
Последний постоялец приюта, Беербоом, помогает Куфальту нести вещи.
Они идут по улицам вечернего Гамбурга, и вдруг Куфальт говорит Беербоому:
— Ну, теперь ваша очередь.
Беербоом сегодня тоже настроен радужно:
— Ясно, не вечно же станут меня здесь держать!
— Интересно, доставили ли уже мои вещи?
Да, вещи доставлены, в его комнате стоят два ящика и большой чемодан.
— Ваших денег не хватило, — спешит уведомить старушка-хозяйка. — Три марки десять пришлось добавить.
— Сию минуту верну… Скажите, не найдется ли у вас клещей и ломика, чтобы я мог открыть ящики? Ничего такого нет? Совсем ничего? Но ведь должны же в доме быть какие-нибудь инструменты! В самом деле ничего нет? Где у вас тут ближайшая скобяная лавка? Хорошо. Сейчас без десяти семь, так что надо поторопиться. Беербоом, подождите меня здесь, я мигом обернусь.
Он летит по улице, не чуя под собой ног. Щеки его горят. Боже милостивый, два ящика, большой чемодан, маленький чемодан, две коробки, а полтора месяца назад — голая тюремная камера и ничего за душой. «Я добьюсь своего! — мысленно ликует он. — Что может быть в этих ящиках? Поскорее бы узнать!»
С молотком в одной руке и ломиком в другой он взлетает вверх по лестнице. Звонит, за дверью
