Вот только хлебнете вы с ним, с нашим истеричным красавцем. Что он умеет лучше всего – это подкладывать большую свинью друзьям. В самый неподходящий момент. Только вы думаете – ого, он вам устроит – пшик. Помяните мои слова…
И толстяк начал устало спускаться. Раненый громила, бросив на меня взгляд, полный злости, поспешил за ним.
А я взял мальчишку за шиворот, заволок в комнату и свалил тело на некое подобие матраса, покрытого толстым слоем мусора.
– Я второй раз уже тебя спасаю, – сказал я вслух, сам не зная зачем. И пошел к выходу.
– Нафига тебе это надо? – спросил вдруг он вполне членораздельно.
– Что именно? – Я повернулся.
– Спасать меня. Причем второй раз.
– Ты мне нужен. Я уже говорил – будешь работать со мной.
– Ха! Всё уже решил, да? А мое мнение тебя интересует?
– Нет.
Он рассмеялся – истерично, взахлеб. Потом резко оборвал смех, спросил серьезно:
– Ты мог их убить? Этих двоих?
– Мог.
– А почему не убил?
– В этом не было необходимости.
– А если бы была?
– Убил бы.
– Убил бы… – повторил он. – Просто так убил бы? И всё?! Без раздумий? Без раскаяния?
Я вздохнул. Вот как ему объяснить, что всё, о чем он говорит, – это лишь тени на стене? А гоняться за тенями – бесполезное занятие. Взаимодействовать можно только с тем, что эти тени отбрасывает. Это очевидно. Но он не поймет. К сожалению. Или к счастью?
– Да, просто убил бы, – только и оставалось мне ответить.
– Ты всерьез веришь, что ада нет?
– Я это знаю.
– Неправда!!! – Это был вопль баньши, такой мощный, что блокировка не выдержала, позволяя чужим эмоциям наполнить меня.
Всё стихло.
– Ад… Должен быть! Он должен быть!!! Если его нет, где мне получить искупление? Ада нет – нет надежды… Если его нет, где найти приют чудовищу? – Он всхлипнул, обхватил руками колени, сжался в комочек на грязном вонючем матрасе.
– Если ты настолько слаб – можешь верить в свой ад, – я пожал плечами. – Тогда тебе стоит нагрешить побольше, чтобы было что искупать. Тридцать две смерти – это не солидно.
– Ты знаешь? – Он поднял на меня горящие глаза.
– Я навел справки о тебе, Вин К. Делий.
– А ты… Ты скольких убил?
– Я не считал. Это не имеет значения.
– Ты чудовище! – Он снова засмеялся пьяным смехом. – И я пойду с тобой. Потому что ты превратишь мир в ад. Если его нет, мы его сделаем! Наш собственный ад для чудовищ!
Его смех оборвал кашель, сменившийся рвотой. А потом он без сил упал на свое ложе, затих.
Я вздохнул, посмотрел на него с сожалением.
– Ты уже в аду. Что тебе еще надо? А мне нет до этого дела.
Не знаю, слышал он меня или нет. Но я сказал правду. Сожаление о содеянном, раскаяние – ничего не имеет значения перед лицом смерти. Есть только ты и то, что ты должен сделать. И на этом пути не нужны такие механизмы защиты от самого себя, как ад и рай. Не так ли, Алон-ден, мой господин?
Ненавижу чистоту. Не жилая комната, а медицинская палата. Зайдешь в такую и даже не поймешь, кто здесь живет. И живет ли кто-нибудь. Задыхаюсь я от чистоты! Так задыхаюсь, что хочется напиться до невменяемости.
Но он сказал: «Никакого спиртного». Так сказал, что я понял: действительно никакого… И мне совсем не хотелось проверять, что случится, если я все-таки напьюсь. А может, дело было в том, что мне самому захотелось протрезветь? Заниматься инвентаризацией своей чудовищности лучше на трезвую голову, ага?
– Как долго ты можешь транслировать при максимальной интенсивности волны? – Мой новый работодатель смотрел на меня, как на бациллу под микроскопом.
– Фиг знает… – пожал я плечами. – Концерт обычно идет около двух часов. Но я не воплю весь концерт на одной ноте. Пси-искусство – это не пси-оружие! Постоянно приходится менять и интенсивность, и диапазон… Всплеск, буря, тишина, расслабление, потом снова по нарастающей. Вначале гонишь агрессию, непокорность, жажду бунта, ненависть. Потом побольше отчаяния, страдания и муки, чтобы гады идеей прониклись по самые гланды… А потом – надежда на победу, светлая грусть, удовлетворение… Обыватель засыхает, если ему надежду в голову не вложить. Но с ней, главное, не переборщить. А то кайфа никакого. Какой может быть кайф, если всё хорошо?
– Странно, – мой сосед чуть сдвинул брови. – Почему когда всё хорошо, кайфа быть не может? Мне давно интересно – почему баньши-певцы на концертах отдают предпочтение непродуктивным отрицательным эмоциям и так редко транслируют любовь, дружелюбие, радость?
– Потому что они никому нахрен не нужны, – пожал я плечами. – Много ли радости от чужой радости? Шиш да маленько, мертвякам точно не хватит. Этот мир перевернут – чего удивляться, что ненависть важнее любви? Сам подумай, кто на пси-концерты ходит? В основном – заезженный средний класс. Днем работа, вечером работа, ночью работа. Всё на благо родной цивилизации. Да и себе денег заработать, чтоб было на что статус подтвердить в конце года. Так и жизнь прошла. А чтоб она напрасной не казалась, хочется не розовых соплей в сиропе, а чего-нибудь остренького. До дрожи в коленках себя живым ощутить. Пострадать вволю, на борьбу подняться, сражаться яростно, ненавидеть от всей души, почти проиграть в схватке – и в конце увидеть луч победы… Маленький такой лучик. Большего мертвякам для счастья и не надо… И между прочим, рецепт не нами придуман. Ты старые фильмы-книги видел? – спросил я и, не дожидаясь его кивка, продолжил: – Я вот видел… И там тоже все сплошь страдают! И там тоже все сплошь мучаются! Чем больше страдают-мучаются, ненавидят-отчаиваются – тем круче шедевр. Даже если любовь показывают, то обязательно с каким-нибудь вывертом, чтоб герои еще сильнее пострадали.
– Но почему? – снова спросил он. Равнодушненько так, как и положено чудовищу. Но спросил. Неужели этому ячеечному болванчику так интересны человеческие эмоции?
А в самом деле, почему?
– Фиг знает, – пожал я плечами. А потом подумал и вдруг понял. – Почему-почему… А потому! Сам подумай. Радоваться человек и так может. Зарплату там прибавили, жена приласкала – вот и радуйся по самое не хочу. Никому от этого не убудет. А попробуй поненавидь, да еще со всей силы, да еще активно… Так и по морде схлопотать недолго. Или язву заработать. Попробуй сам поотчаиваться пару месяцев – с ума сойдешь. Попробуй побунтовать – деклассируют. Понял? Розовые сопельки безопасны, поэтому их можно из самого себя в любое время поизвлекать и полюбоваться. Зажег маленький огонек – и грей ручки. А большой костер распалить… Ага, хотелось бы, он-то до самого основания души согреет. Вот только потушить этот пожарище… Так ведь и весь дом сгореть может. Да и утомительно такое пламя разжигать… Нафига это мертвякам, когда есть всё готовенькое? Примерил на пару часов на себя чужие страсти, умылся чужими слезами – и можно спокойненько к своим делам вернуться. А сейчас совсем халява. Там, в фильмах-книгах, нужно было работать, воображение подключать, сочувствию учиться, чтоб свой кусок чужих эмоций урвать. Теперь тебе их на ложечке подают. Хочешь страданий – вот тебе страдания! Хочешь ненависти – вот тебе ненависть. Хочешь борьбы – вот тебе борьба. Почувствуй себя героем! Мир перевернуть – пожалуйста! Уничтожить ячейки – да как два пальца обоссать! А потом домой – и баиньки. И всем хорошо. И им хорошо, и вам хорошо, так ведь? Вы, сволочи, ведь поэтому даже самые радикальные виды культурного
