течение дня, к некоторого рода сладости, постоянной, хотя и не сильной. Это относительно чувств; что же до просвещения разума, то замечается некоторая легкость в понимании известных мест Евангелия, и неожиданное разумение некоторых черт в жизни Господа нашего; в Церкви благоговение иногда значительное, чаще состояние созерцания, менее глубокого, менее молчаливого, чем когда я один, что вполне позволяет мне следить за службою и в точности соблюдать все принятые у нас обычаи. Не думайте, чтобы я хотел съузить все действия Духа Святого и свести их к этой одной форме, —о, нет; я убежден, что действия Его бесчисленны и в своих степенях, и в вещественных приложениях (не в проявлениях ли видимых?); то прошу, умоляю вас не предаваться ощутительному разлитию духа по вашему телу, в особенности в церкви. В ней тело должно находиться в качестве глухонемого слуги: оно недостойно принимать тут какое либо участие, разве в случае, если бы вам было совершенно невозможно удержать потока благодати. Так, например, при этом исцелении, которое я считаю безусловно чудесным, и за которое, вместе с вами, благодарю Господа.'
Все, что сказал о себе Сперанский, содержит самые обыкновенные признаки, сопровождающие внедрение умной молитвы ко Господу в сердце, самоделательной, трудовой. Приятную теплоту в сердце всякий испытывает, кому прилучится усердно помолиться. Навыкшие же умной молитве и восприявшие ее чувством сердца, испытывают ее постоянно. У всех святых теплота эта ставится первым плодом привития к сердцу умной молитвы ко Господу. Надобно, впрочем, знать, что проявления сей теплоты не все одинакового достоинства. Старец Василий, спостник Паисия, пишет об этом со слов патриарха Каллиста, следующее: „первее приходит теплота от почек, яко опоясующи тыя, и та мнится быти прелесть: но это не есть прелесть, а дело естества, как прямое следствиe подвига того. Но если кто станет считать это делом благодати, а не естества, то это будет прелесть. Этого, каково бы оно ни было, подвизающийся не должен любить, но отражать. Приходит и иная теплота от сердца, и если при этом ум нисходит в блудные помыслы, прелесть есть воистину: если же тело все от сердца растепливается, ум же пребывает чистым и бесстрастным. и как бы прилепленным к внутреннейшей глубине сердца, сиe есть воистину действие благодати, а не прелести.'Из этого видно, что не ко всякому разлитию духа по телу должно неблаговолительно относиться. Когда углубится в сердце молитва и осилит его теплотою, тогда ум всегда бывает собран и присущ в себе, от того быстропонятлив и сообразителен. С этого времени все истины откровения начинают входить в сердце, каждая в свое время, будто внезапно, в виде озарения. Только одна черта из высказанных Сперанским кажется неистинною, или неистинно выраженною. Форма, говорит он, созерцания моего всегда была пустотой, отсутствием всякого образа и всякой мысли.'Такое совершенное безмыслие чуждо св. отцам. Они внушали все оставить, но за тем, чтоб быть соединенными с Господом. Они стояли во время умной молитвы и всем советовали стоять в том убеждении, что Господь близ и внимает, то есть, предстоять умно Господу и взывать к Нему: взыска Тебе лице мое, как поет Пророк, лица Твоего, Господи, взыщу. Когда говорят они, что надобно прогонять всякую мысль, то всегда прибавляли: гнать всякую стороннюю мысль.
Этим и заключим мы пересмотр шестого письма, довольно нас занимавшего.
Письмо двадцать первое.
Переходим теперь к седьмому письму. Оно коротко и не заключает в себе ничего нового. Все содержание его состоит в одном следующем пункте: „Главное заключается в том, чтобы ходить в сумраке виры, то есть, в полном отсутствии всякой мысли, и не слишком привязываться к видениям и откровениям, как бы духовны они ни казались, а принимать их, однакож, с благодарностию и благоговением.'
О сумраке веры нам уже приходилось говорить. Это фраза мистиков и означает что?то неопределенное, как и все у них. Если можно давать какой либо добрый смысл этому выражению, то под ним надо разуметь преданность в волю Божию. Ходить в сумраке веры будет означать — ходить в преданности в волю Божию. Вера, по пaтpиapxy Каллисту, двояка: одна теоретическая, которая верует в догматы; другая— деятельная, которая состоит в уверенности в Боге, —в том. что Бог не оставит прилепившегося к Нему, но соблюдет его невредимо, и имиже весть судьбами введет в царство Свое вечное. Но в этом существо преданности в волю Божию и смиренной покорности Его распоряжениям, относительно участи нашей. У пaтpиapxa Каллиста это выражено так: веру разумеем ту, которая свидетельством ума утверждает сердце быть несомненным в извещении упования, отстоящем от всякого мнения (колебания).
Была у нас речь и о видениях. Мы видели, что у Сперанского мысль о видениях несогласна с учением отеческим. Отцы говорят, чтобы совсем не принимать видений, a Сперанский говорит: «не прилепляться, но принимать их с благодарностию,'и выставляет причину такую: „это Дух Божий; но Дух, сквозящий вещество, еще недостаточно очищенное. Вот почему отпечаток, оставляемый им, еще недостаточно ясен.'Так решительно и без ограничений нельзя говорить о видениях. Не надо забывать, что есть видения—плод разгоряченного воображения, и есть видения — прелесть бесовская. Благодатные видения очень редки и устрояются Духом Божиим, в видах воспитания духовного. Таким образом, есть видения и от Духа Божия; но надо быть очень осторожным в различении их, ибо недалеко от себя имеем темного искусника, умеющего принимать вид ангела светлого. И сколько было неосторожных погибших от неразборчивого доверия видениям!…
Письмо восьмое касается очень важного предмета, — происхождения ложного мистицизма, с указанием, как избежать его.
Наперед позвольте мне сказать несколько слов. Истинно–христианская жизнь есть жизнь сокровенная со Христом в Боге. Она таинственна и в зарождении, и в путях созревания, и в своем совершенстве. Потому не всякий мистицизм есть ложный. Ложный мистицизм происходит от уклонения с правого пути восхождения к богообщению. Начало этого пути—покаяние. Покаявшийся исправляет все пути жизни своей, и свою душу и тело, во всех силах и отправлениях их, облагает правилами, исполнением которых убивается и изглаживается привившееся к ним зло, а воспитывается и укрепляется сродное им добро. Все это в совокупности составляет порядок богоугодной жизни. Регулятор всего—благоразумие, с советом опытных. Они учреждают все правила, сообразно с характером лица и внешним его положением. Ходить в этих заведенных порядках составляет деятельную жизнь. Но поелику всем этим чают угождать Богу, то отношение к Богу неизбежно блюдется во всех такого рода делах, —во всех такого рода делах общение ума и сердца к Богу должно составлять неотъемлемую часть, внутреннейшую душу их, yслoвиe их благоугодности. Если обращение ума и сердца к Богу есть молитва, то молитва составляет душу деятельной жизни, в ее должном строе и направлении. Но молитва имеет и свою особую, исключительно ей принадлежащую часть в жизни, где она одна царствует. Это молитвенный подвиг. Начинается он усвоением чужих молитв, оставленных нам богомудрыми отцами; когда же таким образом воспитается дух молитвенный, молитва начинает восходить на степень молитвы своеличной, где она проходит новые степени, из которых первая есть молитва умная, вторая—умносердечная, третья—духовная или созерцательная. Жизнь в Боге целая жизнь; она же и существо молитвы. Следовательно, правый путь восхождения по степеням молитвы есть правый путь восхождения к богообщению, или, что тоже, есть правый мистицизм. Уклонения от правого восхождения молитвы к совершенству есть вместе уклонение в ложный мистицизм. Не трудно заметить место этому уклонению, или первую точку отправления в уклонение: это переход от словесной молитвы, по готовым молитвам, к молитве своеличной, иначе, переход от внешнего молитвословия к внутреннему, умному. Удалить от этой точки заблуждение будет значить удалить уклонение в ложный мистицизм. Уклонение в ложный мистицизм у отцев подвижников трезвенных, называется уклонением в прелесть. Мы видели эти уклонения от правоты, на пути движения от вне внутрь… Одни застревают на воображении, другие останавливаются на умоголовном делании. Истинный шаг делают те, которые, минуя эти станции, проходят до сердца и укрываются в нем. Но и здесь еще возможно заблуждение, потому что часть умно–сердечной молитвы есть самодельная, трудовая: а где мы, там всегда есть возможность падения в прелесть, точно также как и в грех. Безопасность начинается, когда утвердится в сердце чистая и не парительная молитва, которая есть знамениe осенения сердца осязательною благодатию, ибо тут образуются чувства, обученные в рассуждении добра и зла. Итак, с самого начала движения от вне виутрь до сего блaженного момента, возможно уклонение в ложный
