коренного различия между именем и глаголом. Если они и имеют обозначения для отдельных разновидностей первого, то лишь относительно к определенным понятиям и в определенных случаях, но не в смысле последовательного грамматического разграничения. В таких языках поэтому нередко каждое слово может быть превращено в глагол и, напротив, почти каждая глагольная флексия одновременно может выступать как причастие. Но языки, которые в этом отношении сходны друг с другом, в свою очередь могут различаться тем, что одни вовсе не снабжают глагол особым выражением, которое характеризовало бы присущую ему функцию скрепления предложения, а другие делают это по меньшей мере путем присоединения к глаголу сокращенных или видоизмененных местоимений, тем самым сохраняя различие между местоимением и глагольным лицом, о чем уже не раз говорилось выше. К первым относятся, например, бирманский язык (насколько я могу о нем судить), кроме того, сиамский, маньчжурский и монгольский (поскольку в этих языках местоимения не сокращаются до аффиксов), языки южных островов и большинство остальных ма- лаиских языков западного архипелага; ко вторым относятся мексиканский, делаварский и другие американские языки. Благодаря тому, что мексиканский язык присоединяет к глаголу управляемое и управляющее местоимения, иногда в конкретном, иногда в общем значении, он действительно более одухотворенно выражает свойственную только глаголу функцию, направленную на остальные главные члены предложения. В языках первого типа субъект и предикат могут быть связаны только так, что глагольная функция оказывается выраженной лишь посредством добавления глагола 'быть'. Чаще всего, однако, оказывается, что и последний явно не выражен; то, что в языках этого типа называется глаголом, оказывается всего лишь причастием или глагольным именем и вполне может быть использовано как таковое, даже если при этом остаются обозначенными род глагола, время и наклонение. Под наклонением во всех этих языках понимаются лишь случаи применения понятий желания, опасения, возможности, долженствования и т. д. Чистое сослагательное наклонение этим языкам, как правило, чуждо. Выражаемое сослагательным наклонением неопределенное и зависимое установление, лишенное дополнительного материального значения, не может быть надлежащим образом обозначено в языках, не имеющих формального выражения для простого актуального полагания. С этим так называемым глаголом затем поступают более или менее аккуратно и объединяют его в словесное единство. Описанное здесь различие в точности совпадает с тем, которое имеет место при превращении глагола в описательный оборот либо при употреблении его в качестве живого единства. Первое есть в большей степени логически упорядоченная процедура, второе — чувственно-образная, и думается, что если проникнуть в своеобразие этих языков, то можно будет узнать, что происходит с духовным развитием народов, языкам которых свойственна только описательная процедура. Другие языки, как, напрймер, языки с закономерным устройством, пользуются обеими процедурами в зависимости от различных обстоятельств. По своей природе язык не может отказаться от чувственно- образного выражения глагольной функции без большого ущерба для себя. На самом деле даже у языков, которые, в чем надо чистосердечно признаться, страдают реальным отсутствием настоящего глагола, ущерб этот частично возмещается тем, что у большинства глаголов глагольная природа заключена уже в самом значении, и потому формальный недостаток компенсируется материально. Если же, как, например, в китайском языке, оказывается, что слова, которые могли бы совмещать обе функции — именную и глагольную, — в ходе употребления закрепляются только в одной из них или же указывают на свое глагольное либо именное значение посредством интонации, то это значит, что язык хотя и иным путем, но добился правильных результатов.
Среди всех языков, с которыми я знаком, ни в одном нет столь бедного формального обозначения глагольной функции, как в бирманском [68]. Кэри специально отмечает в своей грамматике, что в бир-
М а чеком языке глаголы употребляются почти исключительно в виде причастных форм; он добавляет, что этого достаточно для обозначения любого понятия, которое должно было бы быть выражено глаголом. В другом месте он вообще отрицает наличие в бирманском языке каких бы то ни было глаголов Но эта особенность становится совершенно понятной, если рассматривать ее во взаимосвязи с остальными характеристиками строения бирманского языка.
Корни бирманских слов никак не изменяются в результате присоединения грамматических слогов. Единственные изменения букв в этом языке — это превращение начальной придыхательной буквы в непридыхательную при ее редупликации, а также, в случае объединения двух односложных корней в одно слово или в случае словесного повтора — переход глухого начального согласного второго компонента в звонкий непридыхательный. В тамильском [69] языке также звуки k, t(как лингвальный, так и дентальный t) и р в середине слова переходят в g, dи b. Различие состоит лишь в том, что в тамильском согласный остается глухим, если он находится в середине слова в удвоенном виде, тогда как в бирманском озвончение происходит и в том случае, если первый из корней заканчивается согласным. Бирманский, таким образом, за счет большей изменчивости присоединяемого согласного достигает большего словесного единства
Строение бирманскою слова основывается (за исключением местоимений и грамматических частиц) на односложных корневых словах и образованных из них словосложениях. Среди корневых слов можно выделить два класса. Слова одного из них выражают действия и признаки, относясь, таким образом, ко многим предметам. Слова другого класса — это названия отдельных предметов, живых существ или безжизненных вещей. Итак, глагол, прилагательное и существительное различаются здесь в соответствии со значением корневых слов. Указанное различие этих слов заключено лишь в их значении, но не в форме: ё 'быть прохладным, остывать', ku'окружать, связывать, помогать', та 'быть твердым, сильным, здоровым' ничем не отличаются по оформлению от слов 1ё 'ветер', гё (в произношении уё') 'вода', 1п 'человек'.
Кэри объединил корневые слова, обозначающие признаки и действия, в особый алфавитный список, приложенный к его грамматике, поступив с ними как с санскритскими корнями. С одной стороны, их действительно можно сравнить с последними: в своей исходной форме они не принадлежат какой-либо одной части речи и выступают в речи только вместе с грамматическими частицами, конаписанию неоткуда бы было взяться. Надежно установлено основное положение, недавно, к тому же, достаточно хорошо разъясненное г-но. м Лепсиусо. ч в его богатой проницательными замечаниями и тонкими наблюдениями работе о палеографии как инструменте исследования языка (с. G, 7, 89), о том, что па письме не бывает представлено ничего, что в какой-либо период не имелось бы в произношении. То, что в бирманском языке эти звуковые изменения обязаны своим возникновением лишь тому, что произношение становилось все более беглым, подтверждается вполне определенным замечанием Кэри о том, что отличающиеся от написания окончания односложных слов произносятся совсем не чисто, но весьма неясно и с трудом различимы на слух. Палатальный носовой звук в таких случаях на конце слов при произношении нередко вообще опускается. Эгп. м объясняется тот факт, что графический слог tliang, используемый в нескольких грамматических показателях, при произношении, согласно Кэри, звучит то как theen(нужно учесть, что ее обозначает здесь долгое i; см. таблицу после с. 20), то как thee(с. 36, § 105), а согласно англо-бирманскому словарю Хоу, он обычно звучит как the(с. 14), так что сокращение может быть иногда более, иногда менее значительным. В другом месте можно представить историческое доказательство того, что письмо сохраняет произношение другого, и, вероятно, более древнею, диалекта. Глагол 'быть' пишется hri, а произносится бирманцами как [sliij. В Аракапе же он звучит hi, и население этой провинции считается более древним и ранее цивилизованным по сравнению с бирманцами (Lс у dе п. — См. „Asiat. res.', X, 222, 237).
Так, согласно Хоу, г произносится то как г, то как у, и на этот предмет как будто бы нет никакого точного правила. Клапрот („Asiapolyglotta', S. 369) пишет это слово ji, то есть во французском произношении, но не указывает, откуда он взял свои бирманские слова. Поскольку произношение часто отклоняется от написания, я транскрибирую бирманские слова в точном соответствии с последним, так, что, следуя приведенному в конце данной работы объяснению транслитерации бирманского алфавита, каждое приводимое мною слово можно точно перс- вести обратно в бирманскую графику. В скобках я указываю произношение тогда, когда оно не совпадает с написанием и достоверно мне известно. Буква II. в по добных случаях обозначает, что Хоу приводит произношение в таком виде. Следует ли Клапрот в „Asiapolyglotta' произношению или написанию, неясно. Так, на с. 375 он записывает е. ово'язык' как 1а, а 'рука' — как lek. Но первое слово графически обозначается hlya, а произносится [shya]; второе пишется lak, произносится [letj. Указанное им также в значении 'язык' слово ша я вообще не могу найти в доступных мне словарях.
торые и придают им значение определенных частей речи. От них также образуется большое
