неподобающей языковеду недооценки тех языков, которые никогда не обладали литературой, но еще будут ею обладать и, несомненно, могут принести большую пользу таким исследованиям. Тогда беспристрастное доказательство покажет, что и языки, на первый взгляд скудные и грубые, кесут в себе богатый материал для утонченного и многостороннего воспитания, который оттого, что он не оформлен письменно, не перестает воздействовать на говорящих. Поскольку человеческая душа есть колыбель, родина и жилище языка, все его особенности остаются для нее незамеченными и скрытыми. Мы еще вернемся к обозначенному здесь влиянию письма на язык, которое уже много раз отмечалось, особенно по поводу записи гомеровского эпоса. Изменение многих языков может быть объяснено одним только переходом языков из устного в письменное состояние, и, сравнивая Монтеня с Вольтером, нужно иметь в виду, что язык целой нации превратился в язык городского общества.
Сейчас еще есть люди, и немало, считающие сам по себе язык довольно безразличным инструментом и приписывающие все, что относится к его характеру, характеру нации. Для таких людей наше исследование всегда будет содержать нечто ложное, поскольку для них речь здесь будет идти не о влиянии языков, но о влиянии наций на их собственную литературу и образование. Чтобы оспорить эту точку зрения, можно указать на то обстоятельство, что определенные языковые формы, несомненно, дают определенное направление духу, накладывают на него известные ограничения, а также на то, что при желании выразить одну и ту же идею многословно или кратко нам приходится выбирать различные пути и по меньшей мере взаимно заменять положительные качества высказываний, что было бы невозможно без всякого, пусть даже отдаленного, влияния [языка]. Далее можно указать, что…
О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей [93]
Предпринимая попытку описать происхождение грамматических форм и их влияние на развитие идей, я не намереваюсь затрагивать их отдельные разновидности. Мне придется в большей степени сконцентрировать внимание на самом понятии этих форм, чтобы дать ответ на двоякий вопрос:
Как возникает в языке способ обозначения грамматических отношений, заслуживающий наименования грамматической формы?
Насколько важно для мышления и развития идей, обозначаются ли эти отношения реальными формами или другими средствами?
Поскольку речь здесь пойдет о постепенном развитии грамматики, различия языков, рассмотренные с этой точки зрения, предстают как ступени развития языков.
Однако, очевидно, не следовало бы допускать один общий тип постепенного прогресса языковых форм и объяснять с помощью его все единичные явления. Повсюду в языках действие времени сочетается с проявлением своеобразия народа, и то, что характеризует языки диких племен Америки и Северной Азии, не должно быть непременно свойственно древним народам Индии и Греции. Ни языку, принадлежащему какому-либо одному народу, ни языкам, которыми пользовались многие народы, нельзя указать совершенно прямого и определенным образом предписанного природой пути развития.
Рассмотренный на наиболее протяженном отрезке своего развития, язык достигает наконец в рамках человеческого рода последней, наивысшей точки; и если задать вопрос, до какой ступени совершенства человек смог довести язык, используя его для своих нужд, то обнаруживается еще один определенный пункт, открывающий и влекущий за собой целый ряд ему подобных. Так, в весьма отчетливых чертах обнаруживается поступательное развитие способности владения языком. В этом смысле можно с полным основанием говорить о постепенном развитии различий между языками.
Так как речь пойдет только о понятии грамматических отношений вообще и их выражении в языке, то нам предстоит заняться только объяснением первого требования к развитию идей и определением самых начальных ступеней совершенствования языка.
Вначале кажется странным сомнение в том, что не все языки, включая самые несовершенные и неразвитые, располагают грамматическими формами в собственном смысле этого слова. Различия между языками можно обнаружить только в целесообразности, точности, ясности и краткости этих форм. Кроме того, необходимо вспомнить, что именно языки дикарей, в частности американских, отличаются множеством стройно и искусно построенных форм. Все это совершенно справедливо; возникает лишь вопрос, можно ли эти формы действительно рассматривать как таковые и — в связи с этим — какое понятие связывается с этим словом. Чтобы дать полный ответ, необходимо прежде всего избавиться от двух недоразумений, которые в данном случае легко могут возникнуть.
Говоря о преимуществах и недостатках какого-либо языка, нельзя в качестве критерия избирать степень владения им отдельного человека, сформировавшегося не только в данной языковой среде. Каждый язык, несмотря на его мощное и животворное влияние на дух, есть одновременно мертвое и пассивное орудие, и в каждом заключена предпосылка не только правильного, но самого совершенного его использования. Кто-либо, сформировавшийся в окружении иностранных языков, изучивший менее совершенный язык и овладевший им, пользуясь этим языком, может оказать на него нежелательное воздействие, привнося в данный язык намерения, совершенно чуждые единственно владеющему им народу. С одной стороны, язык некоторым образом изымается из своей среды, с другой стороны — в него вносится нечто постороннее, так как всякое понимание слагается из объективного и субъективного. В результате от языка трудно отделить то, что не возникло в нем под его собственным влиянием.
Если же внимание обращается лишь на то, что можно выразить на каком-то конкретном языке, то не приходится удивляться возникающему в результате стремлению представить все языки, в сущности, равными по их достоинствам и недостаткам. Грамматические формы особенно зависят от намерения, которое с ними связывается. Они в гораздо меньшей степени сживаются со словами, чем это представляет себе слушающий и говорящий. Так как без обозначения грамматических форм невозможны ни речь, ни понимание, любой, даже самый примитивный язык должен обладать определенными способами их обозначений. Какими бы скупыми или необычными, изысканными или основательными ни были эти формы, разум, сформировавшийся в свое время при помощи более совершенных языков, может с успехом ими пользоваться и вполне наглядно представлять при помощи их все связи, существующие между идеями. Существование грамматики какого-либо языка более реально, нежели значительное расширение и дифференциация значений слов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в описаниях совершенно примитивных и неразвитых языков встречаются наименования всех форм, присущих самым развитым языкам. Потенциально имеются все формы, поскольку язык всегда сопутствует человеку только в своей целостности, а не отдельными своими частями. Таким образом, легко упускается из виду четкое различие, позволяющее судить о том, являются ли данные способы обозначения грамматических отношений подлинными формами и в какой мере, а также воздействуют ли они на развитие идей туземных народов.
Тем не менее именно этот момент заслуживает специального обсуждения. Решающим в отношении достоинств и недостатков того или иного языка является не то, что способен выразить данный язык, а то, на что этот язык вдохновляет и к чему побуждает благодаря собственной внутренней силе. Критериями оценки языка являются ясность, определенность, живость идей, пробуждаемых в народе языком, который ему принадлежит, духом которого он создан и на который затем оказывал обратное формирующее воздействие. Если же оставить в стороне влияние языка на развитие идей и пробуждение чувств и попытаться уточнить, на что вообще способен язык как орудие, то оказываешься в области, границы которой невозможно установить, поскольку здесь отсутствует определенное представление о духе, который должен пользоваться языком, а все содеянное посредством речи всегда является общим порождением духа и языка. Любой язык должен рассматриваться так, как он был сформирован народом, а не каким-нибудь другим, чуждым ему образом.
Даже если в языке нет настоящих грамматических форм, все же, поскольку в нем никогда не ощущается недостатка в других способах обозначения грамматических отношений, этот язык вполне может порождать речь как материальный продукт; более того, в такие языки, по-видимому, могут быть привнесены извне и получить развитие любые разновидности речи.
