институтов. В некоторых случаях реформы, нацеленные на нечто новое, рекомендовались как восстановление древнего закона. Самый известный пример – роль Великой хартии вольностей [47] в идеологиях антистюартовских партий в Англии XVII в.
Но именно адепты историзма первыми открыто предложили устранить исторические изменения и вернуться в исчезнувшие условия отдалённого прошлого. Нет нужды исследовать экстремистские крайности этого движения, как, например, попытки немцев возродить культ Одина. Более умеренные аспекты этих тенденций также не заслуживают ничего, кроме иронических комментариев.
(Журнальная карикатура, изображающая членов Ганноверско-Кобургской династии, шествующих в одеяниях шотландского рода сражавшегося при Гуллодене [48], сильно удивила бы «Мясника» Камберлендского.) Внимания требуют имеющиеся здесь языковые и экономические проблемы.
По ходу истории в лету канули многие языки. Некоторые исчезли, не оставив никакого следа. Другие сохранились в старых документах, книгах и надписях, так что учёные могут их исследовать. Некоторые «мёртвые» языки – санскрит, древнееврейский, древнегреческий и латынь – оказывают влияние на современную мысль благодаря философской и поэтической ценности идей, высказанных в их литературе. Остальные являются просто объектами филологических исследований.
Процесс, приводящий к исчезновению языка, во многих случаях представлял собой просто лингвистический рост и трансформацию разговорной речи. Длинная последовательность небольших изменений настолько трансформировала фонетические формы, словарь и синтаксис, что более поздние поколения уже не могли прочитать документы, оставленные их предками. Разговорный язык развился в новый, совершенно другой язык. Старый язык могли понимать только те, кто прошёл специальное обучение. Смерть старого языка и рождение нового были результатом медленной, мирной эволюции.
Однако во многих случаях лингвистические изменения были следствием политических и военных событий. Народ, говорящий на иностранном языке, достигал политического и экономического господства либо путём военного завоевания, либо благодаря превосходству своей цивилизации. Те, кто разговаривал на местном наречии, оттеснялись на подчинённые позиции. По причине их социальной и политической недееспособности, не играло большой роли, что они должны были говорить и как они это говорили. Важные дела велись исключительно на языке их господ. Власть, суды. церковь и школы пользовались только этим языком; он был языком законов и литературы. Старый местный язык использовался только необразованным населением. Если кто-то хотел повысить свой статус, то должен был выучить язык господ. Разговорный язык предназначался для самых неповоротливых и наименее честолюбивых: он вызывал презрение и в конце концов исчезал с лица земли. Иностранный язык вытеснял местное наречие.
Политические и военные события, являвшиеся движущей силой этого лингвистического процесса, во многих случаях характеризовались тиранической жестокостью и безжалостным преследованием всех оппонентов. Подобные методы встречали одобрение со стороны некоторых философов и моралистов докапиталистических эпох, также они иногда удостаивались похвалы со стороны современных «идеалистов», когда к их помощи прибегали социалисты. Однако «ложному рационалистическому догматизму либералов» они казались шокирующими. В исторических работах последних отсутствовал высокий релятивизм, побуждавший самозванных «реалистических» историков объяснять и оправдывать всё, что происходило в прошлом, а также отстаивать сохранение деспотических институтов. (Как укоризненно заметил один критик, у утилитаристов «древние институты не вызывают трепета; они являются просто воплощением предрассудков» <
