возрастную группу. Некоторые с криминальным прошлым, а кое-кто даже смекалист. Одна беда — никто из них никогда не встречал нашей барышни. Еще есть несколько десятков ее знакомых по колледжу, и кое-кто из них вроде бы как подходит по всем статьям, кроме одной — ни один ни разу не был в Гленскехи, не говоря уж о том, чтобы свободно ориентироваться на местности. Никого, кто бы совпадал с нашим портретом от и до.
Фрэнк вопросительно выгнул бровь.
— Не в обиду будет сказано, — произнес он, — но разве не именно этим мы сейчас занимаемся с детективом Мэддокс?
— Понимаю, — ответил Сэм, не поднимая глаз. — Если я успею его найти, можете спать спокойно.
— Тогда поторопись, — сказал Фрэнк. Он все еще лежал на диване, задумчиво глядя на Сэма сквозь завесу табачного дыма. — Потому что в воскресенье в игру вступаю я.
На мгновение воцарилась абсолютная тишина. Даже ветер за окном, и тот притих. До этого Фрэнк не называл никаких точных дат. Я покосилась на лежавшие на столе карты — казалось, будто они извиваются и подрагивают, превращаясь на моих глазах в блестящие на солнце листья, неровное стекло, отполированный временем камень; обретают жизнь.
— Уже в воскресенье? — удивилась я.
— Только не смотри на меня так, — заявил Фрэнк. — Вот увидишь, киска, ты справишься. И представь: тебе больше не придется видеть мою рожу.
Надо сказать, в данный момент это обстоятельство отнюдь не казалось мне большим плюсом.
— Ну ладно, — сказал Сэм. Жадными глотками допил кофе и поморщился. — Мне пора.
Он поднялся и рассеянно похлопал по карманам.
Квартирка Сэма расположена в жутком загородном комплексе, что в буквальном смысле выросли посреди чиста поля. А если учесть, что сам он валился с ног от усталости, а ветер грозился сорвать с крыши черепицу, то ничего хорошего в этом не было.
— И куда тебя несет в такую погоду, — сказала я. — Послушайся меня, останься здесь, все равно нам работать почти до утра.
— Точно, оставайся с нами, — поддакнул Фрэнк и, гостеприимно раскинув руки, одарил Сэма своей самой подкупающей улыбкой. — Можем устроить танцы в пижамах. Будем жрать пастилу, играть в фанты.
Сэм стащил пальто со спинки дивана и уставился на него, словно не знал, что делать.
— Не в этом дело. Я все равно не домой. Хочу заглянуть на работу, еще раз пройтись по папкам. Не волнуйтесь, как-нибудь доберусь.
— Понятно, — бодро откликнулся Фрэнк и помахал на прощание. — Желаю удачи. Если что нароешь, звони.
Я проводила Сэма вниз, у дверей чмокнула на прощание в щеку, и он поплелся к своей машине: пригнувшись от ветра, руки в карманах. Возможно, я просто принесла с собой в квартиру порыв ветра, но, после того как Сэм ушел, в квартире сделалось как-то пусто и зябко.
— Он бы все равно ушел, — сказала я Фрэнку, — и нечего было изображать из себя долбоёба.
— Кто его знает? — парировал Фрэнк. Он принял вертикальное положение и принялся убирать картонки из-под китайских яств. — Насколько я могу судить по имеющимся у нас видео, Лекси никогда не употребляла слово «доставать». В сходных обстоятельствах она скорее сказала бы «надолбать» или «цепляться». Это я к слову. Если хочешь, я могу помыть посуду, а ты тем временем расскажешь мне, как дойти от их дома до той развалюхи. Только, чур, не подсматривать.
После того случая Сэм предпочитал подолгу у меня не задерживаться. Приходил поздно, уходил рано утром, спал отдельно и ничего не говорил, если ему случалось застать на моем диване Фрэнка. Чаще всего его присутствие сводилось к тому, что он целовал меня, передавал пакет с продуктами и быстро сообщал последние новости. В принципе таковых почти не было. Ребята из бюро прочесали буквально каждый квадратный сантиметр сельских дорог, по которым при жизни бродила Лекси во время своих полуночных прогулок, но ничего не нашли: ни крови, ни отпечатков подошв, ни следов борьбы, ни места предположительной засады — вину они валили на дождь, ни оружия.
Сэм и Фрэнк постарались, чтобы газетчики не совали нос, — сделали для прессы обтекаемое заявление о том, что в районе Гленскехи имело место вооруженное нападение на человека. Жертва нападения помещена в больницу Уиклоу, где на всякий случай установили наблюдение. Увы, никто так и не пришел, даже ее соседи по дому. От телефонной компании пришел ответ на запрос о звонках с ее мобильника. Ничего. Опрос местных жителей тоже мало что дал — практически у всех недоказуемые алиби («…а потом кончился сериал и мы с женой легли спать»). Они дали лишь неприязненные комментарии в адрес «этих заносчивых сопляков» из Уайтторн-Хауса, и еще более неприязненные — в адрес Бирна и Догерти, в которых ни с того ни с сего проснулся интерес к Гленскехи. В общем, ничего такого, за что можно было бы зацепиться.
Учитывая характер отношений пятерки с местным населением, а также их общий настрой, Догерти и Бирну поручили просмотреть миллион часов записей, сделанных камерами видеонаблюдения, — вдруг где- нибудь да засветился посторонний человек. Увы, когда устанавливали камеры, никто не предвидел такого развития событий, так что выяснить удалось лишь то, что в ночь убийства никто не въезжал в Гленскехи по главной дороге и не выезжал из нее между десятью вечера и двумя часами ночи.
Все это дало Сэму повод вновь завести разговор об обитателях Уайтторн-Хауса, в ответ на что Фрэнк резонно заметил: есть сотни способов пробраться в Гленскехи, не будучи замеченным видеокамерами. Что, в свою очередь, дало Бирну повод высказать все, что он думает, о «столичных бездельниках», которые только и умеют, что отнимать чужое время, раздавая бессмысленные поручения. Я подозревала, что дежурка полицейского участка окутана густым наэлектризованным облаком тупиковых версий и задетого самолюбия, а настроение у всех, как говорится, ниже плинтуса.
Фрэнк уже сообщил обитателям Уайтторн-Хауса, что Лекси возвращается домой. Они, в свою очередь, передали ей кое-какие вещи: открытку с пожеланием выздоровления, несколько шоколадных батончиков, светло-голубую пижаму, одежду, увлажняющий крем — явно от Эбби, — пару книжек Барбары Кингсолвер, аудиоплейер и с десяток кассет. Я не говорю о том, что таких я не видела как минимум лет десять; хуже, что, глядя на имена, было невозможно сказать что-то определенное по поводу ее вкусов. Были здесь и Том Уэйтс, и Брюс Спрингстин, и то, что обычно можно услышать в музыкальных автоматах на бензоколонках. Тут же были Эдит Пиаф и какая-то женщина по имени Амалия, хриплым голосом распевающая на португальском душещипательные баллады. Тем не менее все это была хорошая музыка. Окажись здесь, к примеру, Эминем, я бы послала всю затею куда подальше. На открытке было лишь одно слово: «Выздоравливай» — и четыре подписи. И больше ничего. Подобная краткость настораживала, словно за ней скрывался какой-то неведомый мне секрет. Шоколадные батончики слопал Фрэнк.
Согласно официальной версии последствием комы стала потеря кратковременной памяти. Само нападение Лекси не помнила, лишь чуть-чуть из того, что случилось за несколько дней до происшествия.
— Нам так даже лучше, — философски заметил Фрэнк, — если ты, не дай Бог, что-то перепутаешь, всегда можно притвориться несчастной и что-то там пробормотать про потерю памяти. Вот увидишь, они постесняются расспрашивать дальше.
Я тем временем сообщила тетушке и дяде, а также немногочисленным друзьям, что меня отправляют на некие курсы, которые продлятся несколько недель. Сэм утряс мое отсутствие на рабочем месте — поговорил с Куигли, этим самым большим недоразумением убойного отдела. Как бы по секрету сказал ему, что я взяла длительный отпуск, чтобы завершить образование (на случай если кто-то вдруг наткнется на меня в городе с рюкзачком, челочкой и хвостиками). Куигли — это главным образом необъятных размеров задница и под стать ей рот, к тому же меня он никогда не жаловал. Так что в течение двадцати четырех часов только глухой не узнает, что я взяла передых. Предполагаю, что не обойдется без пары-тройки ярких штрихов (беременность, нервы, наркозависимость) — для пущей убедительности.
К четвергу Фрэнк бомбардировал меня вопросами: где ты сидишь за завтраком? Где хранишь соль? Кто подвозит тебя в колледж в среду утром? Номер кабинета твоего научного руководителя? Если я
