В ответ на комплимент он до корней волос залился краской, и прежде чем успел спрятаться за бокалом, мне показалось, будто я заметила в его глазах легкий испуг.
— Не говори глупостей, — возразил он. — Нам всем тебя недоставало.
— Мне вас тоже, — ответила я с хитрой улыбочкой. — Главным образом из-за больничной кормежки.
— Чему удивляться? — заметил Раф.
В какой-то момент я была уверена, что Джастин что-то хочет сказать, но тут Дэниел потянулся наполнить мой бокал и Джастин лишь заморгал и снова взялся за вилку и нож. Цвет лица тоже постепенно вернулся в норму. Воцарилась тишина, какая всегда сопровождает вкусную пищу, а над столом пронеслось некое едва уловимое движение воздуха, словно кто-то невидимый издал вздох облегчения. Un ange passe — ангел пролетел, как говаривал когда-то мой французский дедушка. А где-то наверху ухо различило мерное тиканье часов.
Дэниел покосился на Эбби, почти незаметно, и я едва не пропустила этот момент. На протяжении всего ужина он предпочитал хранить молчание. Впрочем, то же самое и на видеоклипах, хотя у меня возникло такое впечатление, что сегодня оно какое-то не такое. Или все-таки виновата видеокамера? Может, она оказалась бессильна передать его настроение? В общем, я ломала голову, не зная, всегда ли он такой молчун или за его сдержанностью что-то кроется.
— И все-таки, Лекси, — обратилась ко мне Эбби, — как ты сейчас себя чувствуешь?
Все дружно прекратили жевать.
— Нормально, — ответила я. — Просто мне запрещено в течение двух недель поднимать тяжести.
— Тебе больно? — поинтересовался Дэниел.
Я пожала плечами:
— Мне давали сверхмощные анальгетики. Хотя, сказать по правде, особой необходимости в них не было. У меня даже шрама почти не останется. Изнутри меня залатали основательно, но снаружи наложили лишь шесть швов.
— А можно на них взглянуть? — спросил Раф.
— Боже! — Джастин положил вилку и укоризненно посмотрел на него. Казалось, еще мгновение, и он встанет из-за стола. — Ты не человек, а вурдалак какой-то. Лично у меня нет ни малейшего желания их видеть. Боже упаси!
— Что касается меня, я бы тоже не хотела стать свидетелем подобного зрелища за обеденным столом, — добавила Эбби. — Только без обид.
— Можно подумать, я собралась их кому-то показывать, — парировала я и выразительно посмотрела на Рафа. Надо сказать, к такой просьбе я была готова. — Меня и без того всю неделю мяли и щупали. Пусть только кто-то попробует взглянуть на мои швы — обещаю, останется без пальца.
Дэниел продолжал задумчиво рассматривать мою персону.
— Ты им так и скажи, — посоветовала Эбби.
— Ты уверена, что тебе не больно? — Задавая этот вопрос, Джастин даже наморщил нос, словно сама мысль о моих швах доставляла ему страдания. — Наверняка сначала было больно. Признайся, ведь было…
— С ней все в порядке, — оборвала его Эбби. — Она только что сама сказала.
— Так что, даже спросить нельзя? Полицейские говорили…
— Сколько можно!
— Что? — навострила я уши. — Что говорили полицейские?
— Думаю, будет лучше, — подал голос Дэниел, спокойно, однако тоном, не допускающим возражений, и повернулся к Джастину, — если мы не будем развивать эту тему.
И вновь тишина, на сей раз более напряженная. Нож Рафа со скрежетом скользнул по тарелке. Джастин поморщился. Эбби потянулась за перечницей, разок стукнула ею по столу и потрясла над тарелкой.
— Полицейские спрашивали, — неожиданно вновь подал голос Дэниел и посмотрел на меня поверх бокала, — вела ли ты дневник или записную книжку, что-то в этом роде. Я посчитал, что для всех нас самое разумное ответить, что нет.
Дневник?
— И правильно сделал, — ответила я. — Не хочу, чтобы кто-то копался в моих вещах.
— Не волнуйся, уже покопались, — ответила Эбби. — Извини, но они обыскали всю твою комнату.
— Черт, этого только не хватало! — изобразила я возмущение. — А почему вы их не остановили?
— У нас сложилось впечатление, что наше мнение никого не интересует, — сухо пояснил Раф.
— Ой, что было бы, если бы они нашли, допустим, любовные письма? Или порнографические открытки? Или что-то личное?
— Думается, именно это они и искали.
— А мне легавые даже по-своему понравились, — задумчиво произнес Дэниел. — Почти у всех был такой вид, будто им работа до смерти надоела. Мне, например, было бы интересно понаблюдать, когда они производили обыск, хотя вряд ли они обрадовались бы, обратись я к ним с такой просьбой.
— В любом случае они не нашли то, что искали, — подвела я итог. — Кстати, а где она, моя записная книжка?
— Понятия не имею, — слегка растерялся Дэниел. — Наверное, там, где ты ее хранишь.
И вновь принялся за бифштекс.
После ужина парни убрали тарелки. Мы с Эбби сидели за столом и молча курили, как будто понимали друг дружку без слов. Было слышно, как, отгороженный от нас двойными раздвижными дверями, кто-то возится в гостиной, а потом мой нос уловил запах горящих дров.
— Ну как, сегодня посидим в тишине? — спросила Эбби, глядя на меня сквозь сигаретный дым. — Почитаем, и все?
После ужина — свободное время, когда они занимались тем, к чему в тот вечер лежала душа: играли в карты, читали, просто разговаривали или постепенно приводили дом в божеский вид. Лично меня чтение устроило бы на все сто, если не больше.
— Отлично, — ответила я. — Тем более что мне нужно наверстывать упущенное по диссеру.
— Не выдумывай, — возразила Эбби и в который раз одарила меня полуулыбкой. — Ты только-только вернулась. Куда тебе спешить? Еще наработаешься.
Она потушила сигарету и распахнула двери.
Гостиная была огромна и, чего я не ожидала, жуть как хороша. На фото в глаза обычно бросалась ее запущенность, а вот атмосфера оставалась, как говорится, за кадром. Высокие потолки с пятнами сырости в углах. Широкие половицы, чуть бугристые и без лака. Ужасные обои в цветочек, то там, то здесь свисающие лохмотьями, открывая взору нижние слои: в розовую и золотую полоску или кремовые с матовым шелковистым глянцем. Мебель была из разных гарнитуров и стара как мир. Поцарапанный карточный столик с палисандровыми инкрустациями, кресла, обтянутые выцветшей парчой, книжные полки, на которых вперемежку выстроились старинные кожаные переплеты и яркие бумажные, современные. Никакой люстры не было, лишь торшеры, да пламя потрескивало в массивном камине с кованой решеткой, отбрасывая пляшущие тени на паутину под потолком. В общем, без содрогания на этот, с позволения сказать, зал было невозможно смотреть, и все равно я влюбилась в него буквально с первого взгляда.
Кресла на вид были удобные, и я едва не направилась прямым ходом к одному из них, но тут моя интуиция нажала на тормоза. Мне казалось, будто я слышу биение собственного сердца. Боже, я ведь понятия не имею, где мое место. И главное, никаких ценных мыслей. Вкусная и сытная пища, бокал вина, посиделки с Эбби — и вот результат: мной овладела преступная самоуспокоенность.
— Секундочку, сейчас вернусь, — сказала я и бросилась в уборную, чтобы другие расселись по местам, а у меня перестали трястись колени. Когда я наконец отдышалась, мозг вышел из спячки, и я вычислила свое место: низкое викторианское кресло сбоку от камина. Оно было на фотках, которые мне показывал Фрэнк. И как только это вылетело у меня из головы?
