ничего не делали. Они просто здесь живут.
Снова пауза.
— Может, уже этого достаточно. Я так, на всякий случай.
Голос его прозвучал немного растерянно.
— Тоже верно, — сказала я, успокаиваясь. — Ты прав, проверить стоит — не исключено, что замешан кто-то из местных. Извини, что нагрубила.
— Жаль, тебя тут нет, — неожиданно мягко добавил Сэм. — По телефону разговор не тот. То одно поймешь не так, то другое.
— Знаю, Сэм. Мне тоже тебя не хватает. — Я и вправду скучала по нему. Пыталась не думать — такие вещи только отвлекают, а это опасно, можно не только дело завалить, но и погибнуть, — но получалось плохо, особенно когда я оставалась одна и пыталась читать после долгого, утомительного дня. — Ничего, уже немного осталось. Несколько недель.
Сэм вздохнул.
— Меньше, если что-нибудь выяснится. Поговорю с Догерти и Бирном — посмотрим, что они скажут. А ты будь осторожна, ладно? Береги себя.
— Ладно, — пообещала я. — Держи меня в курсе. Спокойной ночи.
— И тебе тоже. Я тебя люблю.
Ощущение, что за мной наблюдают, щемящее чувство где-то чуть ниже затылка не только не проходило, но становилось сильнее. Или дело в затеянном Сэмом разговоре? Так или иначе, проверить не помешает. Звонок отца Рафа, рассказы Сэма, электрическая пульсация ночи — все это давило на нас, словно отыскивая слабые места, чтобы наброситься, нанести удар, и в какой-то момент я, позабыв, что и сама здесь чужая, едва удержалась, чтобы не крикнуть в темноту: «Уйдите! Оставьте нас в покое!» Я размотала носок, засунула вместе с телефоном за резиновый пояс и, включив фонарик на полную мощность, зашагала домой — легко и бодро, но без особой спешки.
В запасе у меня несколько приемов, как избавиться от преследователя, запутать, поймать в расставленную сеть или зайти ему в тыл, и хотя большинство их рассчитано на городские улицы, они вполне сгодятся и в условиях сельской местности. Я шла, постепенно прибавляя шаг, вынуждая преследователя делать то же самое. Оставаться при этом незамеченным он просто не мог. Потом резко свернула на другую тропинку, выключила фонарик, пробежала двадцать — тридцать метров, пролезла через кусты на заброшенное поле, затаилась, сжавшись в комок, и стала ждать.
Прошло минут двадцать. Ничего — ни шелеста листьев, ни хруста камешка под ногой. Если за мной кто-то следил, ему или ей было не занимать хитрости и терпения — мысль не самая приятная. Наконец я снова пролезла через кусты, осмотрелась — ни души ни в ту, ни в другую сторону, — отряхнула с одежды листья и поспешила к дому. Прогулки у Лекси растягивались примерно на час, и мне совсем не хотелось опаздывать, заставляя остальных нервничать. За верхушками деревьев на фоне неба возник тусклый свет — Уайтторн-Хаус. Слабое золотистое мерцание словно растворялось в тумане.
Я уже лежала в кровати с книгой, когда в дверь постучала Эбби: фланелевая пижама в красно-белую клетку, лицо блестит от косметического скраба, волосы распущены по плечам, — на вид лет двенадцать, не больше. Притворив плотно дверь, она села на кровать, подтянула ноги и обхватила колени.
— Можно вопрос?
— Конечно, — ответила я.
Знать бы только ответ.
— Ладно. — Эбби убрала за ухо прядку и еще раз взглянула на дверь. — Не знаю, с чего начать, а потому спрошу напрямик. Если захочешь, можешь сказать, что это не мое дело. Ребенок в порядке?
Вид у меня был наверняка еще тот, потому что по ее губам скользнула тень улыбки.
— Извини, если что не так. Я просто догадалась. В прошлом месяце ты перестала есть шоколад, а потом… в тот день… тебя вырвало, и я поняла…
Мысли уже неслись наперегонки.
— А ребята в курсе?
Эбби пожала плечами — точнее, просто дернула одним.
— Сомневаюсь. По крайней мере никто из них ничего не сказал.
Что еще ничего не значит. Один из них вполне мог знать. Допустим, Лекси поведала отцу о своих планах: оставить ребенка или сделать аборт — и он психанул. Так или иначе, Эбби особа глазастая и сделала верные выводы. И теперь пожирала меня взглядом в ожидании ответа.
— Ребенок не выжил, — сказала я, потому что так оно, по сути, и было.
Эбби кивнула:
— Мне очень жаль. Правда, Лекси. Или?..
Она подняла бровь.
— Ничего, все в порядке. Я и сама не знала, что с ним делать. Так оно даже проще.
Она снова кивнула, и я поняла, что дала правильный ответ. Эбби не удивилась.
— Ты им скажешь? Если хочешь, я сама…
— Нет. Не хочу, чтобы они знали.
Информация — страшное оружие, как говаривал наш Фрэнк. Факт беременности еще мог мне пригодиться, и я не собиралась отдавать его вот так запросто. Я вдруг поймала себя на мысли, что припасаю смерть ребенка будто гранату, а значит понимаю, во что ввязываюсь.
— Тоже правильно, — Эбби поднялась, поправила полу халата. — Захочешь поговорить, знаешь, к кому обратиться.
— А ты разве не хочешь узнать, кто отец? — спросила я.
Если роман Лекси не был тайной, меня могли ожидать серьезные неприятности, но я так не думала: Лекси не особенно распространялась насчет своей личной жизни. С другой стороны, если кто-то о чем-то и догадывался, то именно Эбби.
У двери она повернулась, повела плечом и бесстрастно заметила:
— Я думаю, ты сама скажешь, если захочешь.
Она ушла — арпеджио босых ног затихло на ступеньках лестницы, — а я отложила книгу и долго сидела, вслушиваясь в вечерние звуки. Мои соседи готовились ко сну. Кто-то пустил воду в ванной; Джастин, жутко фальшивя, что-то мурлыкал под нос; в комнате Дэниела скрипнули половицы. Постепенно звуки стихали, редели, растворялись в тишине. Я выключила лампу — Дэниел мог увидеть свет под дверью, а разговоров по душам на один вечер и без того пришлось достаточно. Глаза свыклись с темнотой, но различала я лишь громадину шкафа, горбатый туалетный столик да слабое отражение в зеркале, когда шевелилась.
Я старалась не думать о ребенке. Четыре недели, сказал Купер, полсантиметра — крохотный бриллиант, искорка света, проскользнувшая между пальцами, провалившаяся в трещинку и погасшая. Сердечко размером с песчинку, вибрирующее, как у испуганного колибри. Семя, заключавшее в себе миллионы возможностей…
В тот день… тебя вырвало…
Он уже заявлял о себе, утверждал себя, тянулся к ней своими тонюсенькими пальчиками. Не знаю почему, но мне он представлялся не новорожденным младенцем, а двух—трехлетним крепышом — плотненьким, голеньким, с темными завитками. Лица я не видела — с заливистым смехом он убегал от меня по залитой светом лужайке. Может, пару недель назад и Лекси сидела вот так же в постели, и ее мысленному взору представлялась та же картина.
А может, и нет. Я начала понимать натуру Лекси — жесткую, волевую, заточенную не столько на борьбу, сколько на сопротивление. Если она не желала ребенка, эта малюсенькая сияющая звездочка никогда бы не прочертила небосвод ее воображения.
Мне не давал покоя вопрос, собиралась ли она оставлять ребенка. Я так отчаянно хотела получить ответ, словно он, подобно ключу, открыл бы самую потайную дверцу, помог разгадать загадку. Запрет на аборты ничего не менял: каждый год десятки ирландских женщин совершают скорбное паломничество на пароме в Англию, возвращаясь домой еще до того, как их отсутствие успевают заметить. Никто на свете не
