Так что никакого счастливого конца, никакого ателье в Лондоне. Большинству девушек так и не удалось сбежать из монастырской прачечной. Они там оставались рабынями до конца своих дней, пока их последним прибежищем не становилась безымянная могила. А все потому, что им крупно не повезло в жизни: одна забеременела, другая стала жертвой изнасилования или осталась сиротой, третью природа просто наградила хорошеньким личиком — вот и все их преступления.
Дэниел продолжал читать — тихим ровным тоном. Я даже плечом ощущала вибрацию его голоса.
— «Однако эта девушка, не то от отчаяния души, не то от нежелания нести возложенную на нее кару, свела счеты с жизнью. Уильям Марч — то ли потому, что был ее напарником по греху, то ли потому, что был по горло сыт кровопролитием — принял это близко к сердцу. Здоровье его пошатнулось. А когда оно все же пошло на поправку, Марч оставил семью, друзей, родной дом, чтобы начать жизнь заново где-нибудь в другом месте. О его новой жизни мало что известно. Данную историю можно рассматривать как своего рода предостережение против опасностей, которые таит в себе похоть или общение с теми, кто не принадлежит к вашему кругу, или же…» — Дэниел умолк, потом добавил: — Остальное прочесть не могу. Здесь также речь идет об Уильяме. Следующий абзац посвящен скачкам.
— Господи… — негромко вырвалось у меня.
Неожиданно в комнате сделалось холодно и потянуло сквозняком, как будто кто-то открыл дверь.
— Они обращались с ней как с прокаженной, пока она наконец не выдержала, — заметил Раф. От меня не скрылось, как скривился его рот. — А Уильям, у которого нервы тоже сдали, уехал из города. Так что деревня наша свихнулась не сейчас, а давным-давно.
Дэниела передернуло.
— Грязная история, — произнес он. — Вот что это такое. Иногда мне кажется, что было бы куда лучше, если бы у дома не было прошлого. Хотя…
Он обвел взглядом комнату, полную пыльных, старых вещей, облезлые обои на стенах, мутное зеркало в конце коридора, в котором в открытую дверь смутно отражались мы трое.
— Правда, не уверен, что такое возможно, — добавил он, обращаясь, по всей видимости, к самому себе.
Дэниел легонько постучал кончиками пальцев по краю страниц, аккуратно положил их обратно в коробку и закрыл крышку.
— Мне даже толком ничего не известно о вас двоих, — произнес он, — хотя, думаю, на сегодня с меня достаточно того, что я знаю. Можете возвращаться к остальным.
— По-моему, во всей стране не осталось такой бумажки со словом «Гленскехи», которую бы я не видел, — произнес Сэм, когда я позвонила ему чуть позже. Голос у него был какой-то усталый и невнятный — эта нотка мне хорошо знакома, я называю ее «канцелярская усталость», — и вместе с тем довольный. — Теперь я знаю о ней даже больше, чем нужно, и у меня есть три парня, которые соответствуют твоему описанию.
Я, упершись ногами в ветви, сидела на моем дереве. Ощущение того, что за мной наблюдают, обострилось невероятно. Хотелось, чтобы этот кто-то или что-то каким-то образом напугал, проявил себя. С Фрэнком я советоваться не стала, и, Боже упаси, с Сэмом тоже. Тем более что, насколько я могла судить, у меня просто разыгралось воображение — повсюду мерещился призрак Лекси Мэдисон и таинственный убийца. А это, как вы понимаете, нечто такое, о чем лучше не говорить вслух, особенно другим людям. Днем я была точно уверена: мне не дает покоя воображение, не без помощи кое-какой местной живности. Куда труднее приходилось по ночам.
— Лишь трое? Из четырехсот душ?
— Гленскехи вымирает, — отозвался Сэм. — Примерно половине здешнего населения перевалило за шестьдесят пять. А немногие ребятишки, как только подрастут, сразу собирают свои вещички и уезжают в Дублин, Корк, Уиклоу или еще куда-нибудь, где жизнь бьет ключом. Останутся лишь те, у кого ферма или другое семейное дело. В деревне менее трех десятков молодых мужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Я исключил тех, что ездят на работу в город; безработных; тех, что живут одни, и тех, кто может при желании отлучиться в течение дня; тех, кто работает в ночную смену или в одиночку. В результате осталось лишь трое.
— Боже… — прошептала я.
Вспомнился старик, ковылявший по безлюдной улице, усталые дома, где лишь в одном окне шелохнулась тюлевая занавеска.
— Думаю, для тебя это уже шаг вперед. По крайней мере у этих троих есть работа. — Я услышала, как он переворачивает лист. — Ага, вот они, мои хорошие. Деклан Бэннон, тридцать один год, владеет небольшой фермой на окраине Гленскехи, женат, двое детей. Джон Нейлор, двадцать девять, живет в деревне с родителями, работает на ферме у другого хозяина. И наконец, Майкл Макардл, двадцати шести лет, живет с родителями, в дневное время работает на заправке на Ратовенской дороге. Ни у одного никаких известных нам связей с Уайтторн-Хаусом. Ну как, хотя бы одно имя говорит тебе что-нибудь?
— Навскидку — нет, — ответила я, едва не свалившись с дерева.
— Понятно, — философски произнес Сэм. — Я так и думал.
Я почти не слушала.
Джон Нейлор. Наконец-то! Его имя начинается с буквы Н.
— Который из них тебе больше всех приглянулся? — спросила я и приготовилась выслушать, что скажет Сэм.
Из всех известных мне детективов Сэм лучше других умеет притворяться, будто что-то забыл. Кстати, вы даже не представляете: порой это бывает очень полезно.
— Еще рано говорить что-либо конкретное, но пока мой выбор пал на Бэннона. На сегодняшний день он единственный, на кого заводили дело. Пять лет назад двое американских туристов припарковали машину и загородили ему ворота, а сами тем временем прошли прогуляться пешком. И тут возвращается Бэннон и не может загнать домой своих овец. В сердцах он бьет ногой по машине, да так, что у той на боку остается вмятина. Ему вменяют в вину нанесение ущерба чужой собственности и грубость по отношению к посторонним людям. Так что вандализм вполне в его духе.
— А другие чисты как младенцы?
— Бирн утверждает, что несколько раз видел обоих в легком подпитии, однако не в такой степени, чтобы упечь их в каталажку за появление на улице в нетрезвом виде. За любым из них, возможно, водятся грехи, учитывая, что представляет собой Гленскехи, но в остальном да, оба чисты.
— Ты уже с ними поговорил?
Мне почему-то казалось, что я непременно должна взглянуть на Джона Нейлора. Пойти прямиком в паб — такое исключалось однозначно. Притвориться, будто я случайно забрела на ферму, где он работает — тоже не лучший вариант. Вот если бы удалось поприсутствовать на допросе…
Сэм расхохотался.
— Дай мне время. Сегодня я лишь закончил предварительный поиск. К завтрашнему утру рассчитываю иметь на руках исчерпывающую информацию по всем троим. Кстати, хотел у тебя спросить — ты бы не могла приехать, чтобы помочь мне с этим делом? Пробеги бумажки глазами еще раз — вдруг заметишь нечто такое, что я проглядел?
Честное слово, будь Сэм рядом, расцеловала бы его в обе щеки.
— Отлично! Где? Когда?
— Я был уверен, что ты захочешь взглянуть собственными глазами, — произнес он с улыбкой. — Я бы предложил Ратовенский участок. Лучше всего, конечно, было бы проведать их дома, чтобы не спугнуть, но мне бы не хотелось, чтобы ты ходила туда одна.
— Что ж, неплохая мысль, — сказала я. — Вернее, очень даже замечательная.
Я была готова поклясться, что при этих моих словах Сэм расплылся в улыбке от уха до уха.
— Вот и мне так кажется. Как думаешь, сумеешь улизнуть от остальных?
— Скажу им, что еду кo врачу — мол, надо показать швы.
Стоило вспомнить про остальных, и мне стало грустно. Если вдруг Сэм действительно нарыл что-то такое по одному из них — пусть даже какую-то мелочевку, из-за которой даже не выдашь ордер на арест, — то все кончено. Придется вернуться в Дублин, в родную «бытовуху».
