ни за кого не заступись… Со всем соглашайся, чтС тебе ни скажут: что ты слабак, дохляк, верблюд…
Глупости! — снова вступали защитники Кости. — При чём тут верблюд? Откуда вообще взялась такая поговорка? Надо у Серёжки спросить: он у нас подходяще начитанный… Только он теперь разговаривать с Костей не захочет… Но почему? Разве Костя виноват? Чего он мог сделать?.. И Люська тоже за Серёжку будет. За кого же ещё? У них же это самое: «Люся + Серёжа равняется…» А может, никто на Костю и не обиделся, и он сам всё придумывает? Нужно позвонить кому-нибудь из них и узнать… Прямо сейчас!.. Нет, лучше не звонить: ещё вообразят, что Костя вину свою чувствует…
Ясно, чувствует! — подхватывали обвинители. — Любой бы на его месте почувствовал. Иначе и собрание устраивать ни к чему…
А собрание тянулось уже часа три с лишним, и происходило не в классе, не в зале и не в пионерской комнате, а в Костиной голове. И все, кто обвиняли или защищали его, не вскакивали и не кричали со своих парт, а возникали и двигались какими-то неизведанными ещё до конца путями по извилинам его мозга. И назывались они не Петьками, не Лёшками и не Галями, а просто мыслями. И голова от них прямо раскалывалась.
Ко всему ещё пошёл дождь. Костя видел из окна, как он шагает по крышам: сначала влажно заблестели дальние крыши. Уже не разобрать, какая из них зелёная, какая — красная. Какая — новая, какая — старая. Все стали одинаково скучно-серыми и подрагивали под сеткой дождя, словно их облили ртутью. Вот посерела крыша магазина, кинотеатра на углу… Засверкали деревья в парке…
Полил бы он часа три назад, не зашли бы они на ту боковую аллею, не встретились бы там с теми… Как всё в жизни бывает: какие-нибудь полторы-две минуты — не успеешь до ста двадцати сосчитать, а сколько изменить могут!..
Дождь кончился. Только с крыш часто и громко падали капли, как будто большая кошка усердно лакала из большого блюдца что-то очень вкусное.
Костя стоял у окна и, наверное, в тридцатый раз вспоминал, как всё было…
…Из школы они шли втроём. Сначала их было больше, а после уже втроём — он, Серёжа и Люся.
У Серёжки с Люсей — роман. Так говорит про них Верёвкина, а Серёжа обычно отвечает, что завяжет её в узел, и хватает за косы, чтобы выполнить угрозу. Верёвкина кричит, что он дубина, а Серёжа отвечает, что «дубина» — всегда женского рода…
Серёжа и Люся никогда не сидели на одной парте, но дружат давно. В гости друг к другу ходят, в зоопарке их видели вместе и в кино. Конечно, не только Верёвкина поддразнивала их, и не только словами: «тили-тили тесто, жених и невеста», а и похуже. Но потом перестали: всё ведь на свете надоедает, разве нет?
Костя иногда спрашивал Серёжку:
— Не понимаю, что за интерес тебе с ней? В футбол не играет, придумать ничего не может.
И Серёжа отвечал:
— А кто новый язык придумал?
И Косте приходилось прикусывать свой собственный язык, потому как это была чистейшая правда: Люся сделала такое изобретение. Где-то услышала, что в арабском и в древнееврейском не пишут гласные буквы. Ни одной!
— Они не пишут, — сказала она Серёже, — а мы давай говорить их не будем. Пускай тогда кто- нибудь догадается!
Догадаться, в самом деле, было трудно: сами Серёжа с Люсей и то часто не могли. Да и как понять, если Люся сказанет, например, такое:
— Срж, пдм чрз прк.
Вы поймёте? Вот и «Срж» не мог. А означало это всего-навсего: «Серёжа, пойдём через парк».
Но Серёжа, конечно, делал вид, что всё понял, и отвечал что-нибудь вроде:
— Пст рбт хт мрт — нкгд нс н пмт!
Тут уж сам чёрт ногу сломит, потому что это было даже в рифму и расшифровывалось вот как: «Пусть ребята хоть умрут, никогда нас не поймут!..»
Но Люся не только язык могла придумать, она знала много чего интересного… Кто ответит с одного раза, сколько ног у самой большой сороконожки? Сорок?.. Ничего подобного! Люся знала совершенно точно: сто семьдесят три пары!
Однажды, когда ребята возвращались из школы, к ним приблизилась собака и начала лаять — больше всего на Костю. Люся тогда сказала ему:
— Знаешь, почему она так на тебя?
— Откуда мне знать? — ответил тот. — Может, у неё сегодня настроение плохое. Да и какая разница?.. Уйди! Фу!
Это он собаке крикнул. И та, видимо, была учёная, потому что поняла: «фу» означает «нельзя», и оставила его в покое.
— Дело не в настроении, — сказала ему Люся. — А в адреналине. Человек, когда пугается, выделяет адреналин. У себя внутри. А собаки чуют, и он им не нравится. Но почему, не знаю…
Зато она знала, что у дельфинов тоже свой язык, в нём больше ста сигналов, которыми они переговариваются. Только говорят так быстро и почти неслышно… ну, как Верёвкина, когда подсказывает с парты, и понять можно только с помощью специальных приборов…
Костя всё ещё стоял у окна, глядел на просыхающие крыши и в тридцать первый раз вспоминал то, что совсем недавно произошло, когда они уже остались втроём и шли по боковой аллее парка. Серёжка поддавал ногой камень — от самого пруда, Люся рассказывала, как знакомый её отца летал на воздушном шаре и что на высоте в три километра слышно, о чём люди говорят на земле.
— ЛафА! — сказал Серёжа. — Хочешь узнать все секреты, поднимайся на три километра…
Было тепло, домой идти не хотелось, они уселись на одну из скамеек, похожих сбоку на игрушечную лошадь, провалились в глубину сиденья и, болтая ногами, заговорили о достоинствах и недостатках новой «англичанки».
— А, кавалер — всем детям пример! — раздался голос.
Рядом с ними стояло трое мальчишек. Двух — Бориса и Толю из восьмого — Костя знал, третьего — нет.
— Чего ж не встаёте перед старшими? — спросил третий. — Плохо вас учат.
— А вас? — сказал Серёжа.
— Чего ты вякнул? — переспросил тот. — Грубиян. Ещё при даме.
Он приблизился и стукнул пальцем Серёжу пО носу. Тот начал подниматься со скамейки, но парень толкнул его, и Серёжа снова плюхнулся на изогнутое сиденье.
— Ладно тебе! — сказал Костя.
— Чего пристали? — крикнула Люся. — Мы вас не трогали, кажется.
— Не хватало ещё, — сказал парень. — Мы от вас одного хотим — вежливости. Доходит? Как в магазине: «Покупатель, будь вежлив с продавцом». «Уступайте места пассажирам пожилого возраста». Доходит?
— Закон, — подтвердил Борис.
— А этого я знаю, — сказал Толя из восьмого, указывая на Серёжу. — Ты почему в столовой толкался?
— Сам ты толкался!
— Опять грубишь? — сказал незнакомый парень. — С вами по-хорошему, а вы… Никак не хотите вежливыми быть. Даже в присутствии девчонки. Небось и выругаться можете?.. Вот так… — Он выругался. — Не можете? Ну, так я научу. Это проще пареной репы. — Он выругался ещё раз. — А чья она тут у вас? — Он ткнул Люсю в плечо. — Твоя?.. Или твоя?.. Одна на двоих? — Серёжа снова вскочил со скамейки, и опять парень сильным толчком усадил его обратно. — Твоя, значит?.. Да ты не бледней, не бледней… Ты отвечай, когда старшие спрашивают!
— Закон, — сказал Борис.
— В ажУре, — подтвердил Толя.
— Ты — гадина! — крикнула парню Люся. — И помощнички твои тоже! Я бы вам ещё не так сказала,
