поддержки. Ваше дружеское отношение к моим печатным трудам позволяет мне надеяться, что между нами еще что-то произойдет. 12 лет назад — так мне кажется — едва тлеющая искра в моей 'Психологии мировоззрений' была, наверное, едва заметна. Долгие годы я был обязан Вам критическим отношением и утверждением возможного. Вы были единственным моим коллегой, который знал, что мне не удалось. Когда затем в 'Бытии и времени' стал вправду заметен настоящий огонек, он все же горел так, что читатель, продираясь через шлак и пепел феноменологии (поскольку они связывали на манер несущего каркаса), мог отвлечься на то, что Вы называете 'хайдеггерствованием'. И если мне теперь уда-
лось зажечь еще один огонек, то лишь огонек, и не более. Мой труд весьма несовершенен; силы моей мысли хватает только на минутные прозрения, и лишь терпеливость, позволяющая исподволь, хитростью выманить еще и еще что-то из этого вечного погружения обратно во тьму, довольствование каплями дало возможность вырасти книге, в которой по-прежнему останется много недочетов. Наше дело проиграно, если оно догматизировано и существует в виде произведения. Поэтому я вовсе не чувствую себя 'победителем', как гласит Ваша дружеская, однако опасно отстраняющая формула; я как бы перед дверью, словно необычайное еще только предстоит, словно мне не удастся постичь мыслью (я не говорю о редких мгновениях собственной жизни), но словно напряжением всех сил я сумею удержать угадываемое и ускользающее. Для публичности подходящей формой было бы не обладающее истиной произведение, а движение размежевания, которое вместо полемики впервые ввело бы в философский мир коммуникативную критику. Мне бы следовало расшатать' Ваше 'Бытие и время'*, а Вам — мою книгу так, чтобы из разрушенного по-настоящему ярко вспыхнули их суть и возможность — иначе говоря, то, в чем мы 'заранее едины'. Потом мы должны продолжить обмен мнениями и наконец представить их общественности как совместный труд. Но такого нельзя достичь усилием, оно может только получиться само собой.
В последние годы мое отношение к Вам было обвеяно грустью. На мое письмо о возможности Вашего перехода в Гей-дел ьберг, написанное весной 1930 года[290] и продиктованное обеспокоенностью и боязнью, которые можно было развеять одним словом, я, как мне казалось, не получил в ответ ничего,
кроме: 'у нас же не совместное предприятие', — эти слова Вы сказали мне на Троицу[291] по поводу Штернбергера[292] , и я не мог их забыть, поскольку они были очень под стать письму, на которое мне больше ничего не ответили. Но я ошибся. Поэтому одной лишь возможности иного мне сейчас как бы и доста^-точно.
На путь ''подлинной публичности' я вряд ли смогу вступить. Физических причин, этому препятствующих, не изменить. Философия немецких университетов, судя по всему, надолго пребудет в Ваших руках. Пока жив, я смогу работать только с пером и бумагой. Мне очень больно сознавать, но так было всю мою жизнь: я не могу выйти в мир, не могу в живом общении будоражить умы и позволять людям делать то же со мной.
То, что Вы пишете о своей работе исключительно над историей философии, важно и для меня. Я не намерен добавлять свою 'философию' ко всем прежним как некую новую форму. Подобно Вам, я чувствую, что нахожусь на службе Великого. И, как я формулирую в книге, моя философия стремится стать органоном усвоения этого Великого, и не больше. А 'больше' для нас обоих есть смысл и осознанность этого усвоения и потому — возможность новой критики и коммуникации. Вы как 'комментирующий' философ рано поняли это и стали в наше время единственным, кто сумел проникнуть в тексты и тем самым установил контакт с началом; я же в муках одиночества и коммуникации, которая все же стала удаваться, значительно позже перенес это в занятия, посвященные философским трудам. И там мы встретились давным-давно — в этом я уверен, несмотря на Вашу книгу о Канте[293].
Очень рад, что Вы благожелательно пишете о Броке.
В хижине Вам будет замечательно хорошо. Ах, если бы встретить Вас среди горных долин, в лесном уголке!
Искренне Ваш,
К. Ясперс
Одновременно посылаю Вам мою заметку, напечатанную во 'Франкфуртер цайтунг'[294], я как раз запечатывал ее в конверт, когда служанка принесла мне Ваше письмо.
[111] Мартын Хайдеггер — Карлу Ясперсу
Фрайбург, 8 дек. 32 г.
Дорогой Ясперс!
Велик, прекрасен, прост и ясен Ваш новый труд[295]. Диалог с М. В.[296] в благодарном вздохе после завершения Вашего великого труда.
Это наводит меня на мысль: теперь, наряду с 'Философией', Вам надо написать работу под названием 'Философы'. Это была бы совсем не традиционная история философии и, возможно, наиболее действенная 'логика философии'. Я радуюсь еще и по другой причине. Сегодня так мало того, чем можно восхищаться и в чем чувствуется присутствие духовной силы.
А кто пытается пробудить величие древних, растрачивает всю силу прежде, чем успевает воссоздать образ, если это вообще удается.
M. В. я знаю недостаточно хорошо, и он, вероятно, в конечном счете останется для меня чужим. Я предполагаю, что и в Вашей работе присутствует нечто иное. Я говорю 'предполагаю', так как еще не проработал Ваш труд по-настоящему и пока не созрел для внутренней полемики. Мой личный опыт с чужими оценками призывает меня к еще большей осторожности. Я пока что не верю, что постигаю подлинно творческую суть подобной работы. Но в один прекрасный день это непременно произойдет.
К собственным моим попыткам я теперь отношусь с несколько большей надеждой, ибо меня наконец-то единодушно отвергают по всему фронту так называемой 'философии'. Шум умолк, и я чувствую, что вернулся в благодатную анонимность, как до 1927 года.
Последние годы я целиком посвятил грекам, и они не отпускают меня также и в этом отпускном семестре. Небольшое 'мое' все больше растворяется для меня в этой строгой атмосфере. Удастся ли в следующие десятилетия создать для философии почву и пространство? Придут ли люди, которые несут в себе далекое предназначение?
Когда Вы будете читать во Фрайбурге свой доклад? Ваш приезд важен по многим причинам.
Спасибо за книжицу.
С сердечным приветом,
Ваш
Мартин Хайдеггер.
1933–1936
[112] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру
Гейдельберг, 10.3.33
Дорогой Хайдеггер!
Вы до сих пор не получили от меня ответа на письмо, в котором так горячо благодарили меня за работу о Максе Вебере. Сегодня я только хочу сказать Вам, как Вы меня этим порадовали. Но прежде всего хочу спросить, не желали бы Вы вновь навестить меня на этих каникулах? Мы так давно не разговаривали — последние встречи были короткие, вроде как только поздоровались, — что нас необходимо подтолкнуть друг к другу силой. Поскольку и раньше это происходило не через наши труды, но только в беседе, наверно, и в будущем так останется. Если писания имеют тенденцию разобщать, тем более слово должно связывать. В конечном счете мы ведь больше того, что мы пишем. Буду очень рад, если Вы решитесь приехать. Лучше в марте, чем в апреле, — в марте в любое время.
С сердечным приветом от нас Вашей семье,
