13. Политика и литература
Перемены, описанные выше, происходили не одновременно. Погромы, символизировавшие толчок к изменениям и запустившие большую эмиграцию, произошли в 1881–1882 гг. Однако политические ответы на них были выработаны спустя поколение. В 1897 г. произошло несколько событий, символических для периода революции: 1) в Швейцарии, в Базеле, была основана Всемирная сионистская организация доктора Теодора Герцля. 2) В Вильне, символическом центре религиозной учености, именовавшемся «Литовским Иерусалимом», в тогдашней черте оседлости, была создана еврейская социалистическая партия Бунд. 3) В Нью-Йорке появилась идишская газета Форвертс («Вперед»), сочетавшая социализм (лозунгом газеты было «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!») и серьезную литературу с китчем и мелодрамой для широких масс. Она выходила большим тиражом (250 000 экз.) и служила как американизации еврейских иммигрантов, так и консолидации их национального сознания. 4) В Одессе был основан журнал на иврите Ха-Шилоах, который издавал идеолог духовного сионизма Ахад ха-Ам. Он стал престижным изданием в области новой ивритской мысли и литературы. 5) Семен Дубнов опубликовал первое из «Писем о старом и новом еврействе», в которых сформулировал теорию еврейского автономизма. 6) Зигмунд Фрейд вступил в венское отделение организации Бней Брит, тем самым открыто продемонстрировав свою связь с еврейством. Зловещим предсказанием выглядит то, что в тот же год в Вене, городе, в котором провел свое детство Гитлер, был избран первый мэр с антисемитской программой.
Итак, целое поколение — около шестнадцати лет — прошло со времени потрясения 1881–1882 гг. до формирования политических и институциональных инструментов в 1897 г. Поколение, ошеломленное погромами, было в панике и не знало, что делать. Его немедленной реакцией стали бегство, массовая эмиграция. Только маленькие, хотя и исторически значительные, круги молодежи — сионистская группа Билу (основанная как раз незадолго до погромов) и американски ориентированная Ам Олам (что значит и «народ мира», и «вечный народ») — попытались дать какой-то определенный идеологический ответ. Через шестнадцать лет после погромов выросло новое поколение тех, кто был детьми во время этих событий, вырос в новой реальности и смог сформулировать и организовать политическое противодействие. Что произошло между 1881 и 1897 г.? Новая еврейская литература вышла на центральное место: сначала поэзия, проза и публицистика по-русски; к концу 1880-х гг. — новая проза на идише; в начале 1890-х — новая поэзия Бялика и его последователей на иврите. (Все жанры существовали на всех языках, но эти были наиболее выдающимися достижениями.) Новая литература создала вымышленный образ мира, который послужил яркой основой для общественного и личного самоосмысления; это была преимущественно критическая картина, но написанная изнутри. Политические идеологии формулировались только на этой основе. Без понимания подъема литературы и ее роли в формировании новой внутренней полисистемы мы не сможем понять, каким образом внезапно расцвели эти идеологии.
Кстати, в другое время, после резни 1648–1649 гг. на Украине, тоже прошло шестнадцать лет, прежде чем в ответ возникло квазиполитическое массовое движение Саббатая Цви 1665–1666 гг. (И шестнадцать лет прошло от окончания Холокоста и Второй мировой войны до процесса над Эйхманом, ознаменовавшего принятие Холокоста как части израильского опыта.) Мы можем указать и на другие параллели: Йосеф Каро (1488–1575) родился в Испании за несколько лет до изгнания 1492 г. и в возрасте сорока восьми лет уехал в Цфат в Эрец Исраэль, где и написал свою тщательно продуманную и ставшую классической книгу Шулхан Арух, кодифицировав мир еврейского религиозного поведения. Хаим Нахман Бялик (1873–1934) родился за несколько лет до погромов в России и в сорок восемь лет уехал в Эрец Исраэль, где пропагандировал идею «сбора» сокровищ еврейской культуры. Классическая концепция культуры в обоих случаях приходила примерно через сорок лет после бедствия, была сформулирована людьми, которые, возможно, осознавали это бедствие как скрытую детскую травму, но не пережили его в зрелые годы, и ориентировалась эта концепция на «третье поколение». (Сравните это с интересом к Холокосту и его переоценкой у израильской и американской молодежи в 1980-х гг., сорок лет спустя после этого события.)
Хотя три области новой внутренней структуры — литература, идеология и социокультурная сеть — были независимы и питали друг друга, их подъем не был монолитным и общественный акцент часто перескакивал с одной области на другую, с литературы на историю, потом на политику и обратно, и с одного жанра или идеологии на другой.
Не случайно, что великую прозу в конце XIX в. создавали на идише, а великую поэзию — на иврите. Проза Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема и Переца развивала критическое восприятие еврейской жизни, хотя делала это изнутри, как исследование самих себя, тем самым притупляя критическое лезвие. У городских светских евреев еще не было сформировавшейся еврейской идентичности. Живопись, сталкиваясь с еврейскими темами, ограничивалась иконографией фигуры религиозного еврея, для светского еврея еще не выработался определенный образ. Так, Макс Вебер, ранний американский кубист, обращался к еврейским религиозным типам в ответ на приходившие новости о Холокосте в 1940 г.[58] Подобным образом литературе приходилось обращаться к миру штетла как социальному и семиотическому пространству, символизирующем природу и судьбу народа. Действие гуманистических произведений И. Л. Переца происходит среди простого «народа» или в окружении хасидских нравов и верований, которые кажутся аутентично «еврейскими». Это происходило несмотря на то, что писатели и читатели больше не жили в примитивной Касриловке[59] и не верили в хасидских ребе.
Однако европейский жанр романа не подходил к миру штетла, прототипы которого никогда никого не убивали и не вели замысловатых любовных интриг и где социальное давление верховенствовало над любой личной индивидуальностью (даже сумасшедший занимал нишу «городского мишугенера»). Штетл изображали в литературе изнутри, через его аутентичный семиотический материал: богатая и ассоциативная речь типичных — хотя и изображенных с преувеличениями — персонажей, которые перескакивают с одной темы на другую и погружаются в каждую тему с панисторическим еврейским мышлением и народной метафизикой, постоянно сыплют пословицами и цитатами из библиотеки традиционных текстов. Этот диалог в двух направлениях — между каждым человеком и каждым другим человеком и между настоящим и миром текста — порождал эпизодический, ассоциативно структурированный роман, который не нуждался в сюжетном хребте. Он мог быть реалистично подан только на аутентичном языке диалога персонажей, на идише. Мойхер-Сфорим, который позже «перевел» или переработал свои воображаемые миры в ивритскую форму, изобретя для этого искусственный «разговорный язык», тем самым положил начало великой прозы на иврите (см.: Alter 1988).
Напротив, концепция поэзии в 1890-х гг. находилась под главенствующим влиянием русской поэзии (и через нее — немецкого романтизма). Главным в этой поэзии был не социальный или критический реализм, а образ поэта, оригинального индивида, творящего благодаря сверхъестественному вдохновению и воскрешающего миры природы, детства, чувств, любви, личного страдания и квазирелигиозного опыта. Не случайно, что такие ивритские поэты, как Бялик и Черниховский, родились или провели детство не в штетлах, а в деревнях («на лоне природы») и сделали природу ключевой темой в описании своего духовного роста как рождающегося из детского опыта общения со здоровой, открытой, чистой и загадочной природой. Такой поэт, повернувшись к обществу, приобретает вид пророка, и его социальная миссия исходит из иррационального источника глубоких детских впечатлений, прямого контакта с незагрязненной природой, а также эмоционального страдания. Высокий язык пророческой поэзии был доступен только на иврите. Бялик, еще учась в литовской иешиве, попал под влияние русской поэзии Семена Фруга, еврея, который также писал стихи на идише, а позже — под влияние Пушкина. Но если Пушкин в стихотворении «Пророк» использовал библейский язык, то Бялику язык Библии был более доступен, он был внутренне присущ языку ивритской поэзии. Поэтому образ поэта как пророка,
