„Действительно, это место прекрасно!“» Девушка всего лишь переставила местами два простых слова в короткой синтаксической конструкции, но спустя сорок лет Бен-Иегуда торжественно восклицал: «Это были первые слова, произнесенные в наши дни женщиной в обычной беседе на иврите как на живом разговорном языке!» (Ben-Yehuda 1986:83–84). Для него красота природы, невесты и возрождения языка иврит слилась воедино. Описывая следующую стадию и восхваляя «восточное произношение», избранное для живого иврита в Эрец Исраэль, Бен-Иегуда заявлял: «Все слышавшие, как говорит на нем новое поколение, были поражены его красотой». Для него иврит — к тому же в восточном произношении — олицетворял красоту, в отличие от галутного уродства «извращенного еврейского ума». Он приспособил идеалы учения к цели возрождения языка, просмотрев ивритские тексты всех времен и собрав более пятисот тысяч цитат для своего большого словаря. И он воплотил идеал самореализации переездом в Эрец Исраэль и всей своей жизнью и жизнью своей семьи, посвященной возрождению языка: когда умерла его первая жена, он пригласил из России ее сестру, чтобы она вышла за него замуж и присоединилась к его идеалистическим усилиям воспитать первую ивритскую семью; он дал ей ивритское имя Хемда («страсть»).
Следующее поколение проповедовало более радикальный комплекс принципов, включавший требование обновления всего человеческого существа. Так, Менахем Усышкин, посланный в 1903 г. Центральным комитетом «Ховевей Цион» в Одессе для организации Союза учителей в Эрец Исраэль, писал учителям:
Существуют два главных требования, предъявляемых поселившимися в стране к тем, кому они доверили воспитание молодого поколения в Израиле: 1. Воспитать и вырастить поколение, полное силы <…>, здоровое душой и телом, которое будет знать и любить свой народ, свою землю и свой язык <…> 2. Создать в Израиле единый ивритский <…> народ из разных групп, живущих сейчас в стране.
(Fellman 1973:101; курсив мой. — Б.Х.) Бен-Иегуда поставил акцент на создании слов, которых не хватало в языке, «фабрике слов», как ее насмешливо назвали ивритские писатели, однако не ясно, мог ли он сам свободно говорить на иврите. За много лет он изобрел множество слов, включая названия для таких простых понятий, как полотенце, носовой платок, кукла, мороженое, велосипед, солдат, щетка, иммиграция, симпатия, сосиска, бабочка, полиция, ресторан, искусство, самолет, словарь, телеграмма, контора, упражнение, поезд, кинофильм и множество других слов, в которых сегодняшний носитель иврита не признает неологизмов (см.: Sivan 1986:24–27; и тематический список в Fellman 1973:67–69). Множество новых слов создали также Комитет языка иврит, Армия обороны Израиля, политики, писатели и переводчики, наиболее заметными из которых были Черниховский и Шлёнский. Некоторые из этих слов вошли в общее употребление, а некоторые остались в одном-единственном тексте, и это на самом деле не важно — ведь само изобретение порождало проблему и вакуум, который впоследствии мог быть заполнен другим неологизмом. Важно не «существование» ивритского слова в словаре в том или ином случае, а прежде всего существование ивритской социальной базы и идиолекта в данной сфере жизни или в данной профессии, способных привлекать эти слова, усваивать их и интегрировать в активную профессиональную и систематическую сеть. Кроме того, принципиально развитие продуктивных грамматических моделей, которые делали возможным создание новых слов и их упорядоченное внедрение как в письменную, так и в устную речь. Когда Черниховский придумывал какие-то слова и использовал их в своих стихах (добавляя сноски с переводом на четыре языка: русский, немецкий, английский и обязательно научный термин на латыни), это одновременно было освоением ивритской поэзией тематики природы, ботаники, анатомии, поэзии и поэтики, т. е. частью целого «комплекса возрождения» и выходом из духовного «гетто». Так что по чистой случайности слово тут саде, появившееся в поэзии, укоренилось в иврите для обозначения клубники, а тут сне для малины не прижилось (на израильском иврите «малина» — петель).
Поэтому очевидно, что перечни слов, попытки кодификации норм языка, битвы между пуристами и новаторами и общественное сознание, принимавшее или отвергавшее нововведения, — все это играло свою роль в возрождении, наполняло и расширяло новую языковую структуру. Без всего этого не произошло бы столь удивительной экспансии израильского языка и израильской культуры, университетов, технологии и т. п.
* * * Социальное завоевание Бен-Иегуды проявилось в том факте, что он стал символом неутомимой пропаганды возрождения языка иврит. Возможно, он не был первым и точно не был последним, но на какое-то время он стал знаменосцем. Хотя из-за того, что он был одним из ведущих сторонников «Плана Уганды» («предателем» в глазах Второй алии) и поддерживал «буржуазную» политику, рабочие Второй алии относились к нему равнодушно или даже враждебно. Один из «святых» Второй алии, А. Д. Гордон, назвал его «мистер Бен-Иегуда» (в статье «Ответ рабочего на воззвание мистера Бен-Иегуды к рабочим»), и это звучало довольно обидно. Более того, Бен-Иегуду воспитала еще Хаскала, и только после его эмиграции в Эрец Исраэль в России возникла элитарная ивритская литература, многие деятели которой с пренебрежением относились к нему, к его старомодному ивриту и к его «фабрике слов». Во всяком случае, хотя Бен-Иегуда принял сефардское произношение, он практически не имел успеха в Иерусалиме. Иврит, на котором говорили в его доме, был, по-видимому, довольно слабым. Когда Элиезер хотел, чтобы жена налила ему чашку кофе с сахаром, ему не хватало слов «чашка», «блюдце», «наливать» и «ложка», поэтому он говорил: «Возьми это, сделай это, принеси мне это, и я выпью» (Fellman 1973:38). По сообщению Йосефа Клаузнера, посетившего его в 1912 г., Бен-Иегуда общался с женой жестами и знаками, и чаще всего она не понимала простейших слов на иврите (хотя большую часть времени он все равно был погружен в свой словарь).
Первый Ивритский Ребенок, Бенцион («сын Сиона»), был изолирован от всех, кроме родителей, чтобы не заразиться чужим языком. Для этой цели Бен-Иегуда запретил Дворе нанимать служанку, и ей приходилось самой делать всю работу по дому. Неудивительно, что до четырехлетнего возраста ребенок совсем не говорил (слышал ли он вообще живую речь?). В Иерусалиме все полагали, что он будет умственно отсталым или глухонемым, до тех пор пока друг семьи ивритский писатель Иехиэль Михел Пинес (1843– 1913) (который сам «нарушил» договор говорить на иврите, заключенный ранее с Бен-Иегудой, и воспитывал собственных детей на идише) не предложил Дворе говорить с ребенком на другом языке. В отсутствие мужа она пела мальчику русские песни, и, когда Бен-Иегуда обнаружил это, случилась ссора, которую Первый Ивритский Ребенок взволнованно прервал первой фразой на иврите, произнесенной естественным носителем. К седьмому дню рождения сына отец тайно по ночам перевел «Графа Монте- Кристо» на иврит, но сын сказал ему: «Спасибо, папа, я уже прочитал его по-французски». Бенцион Бен- Иегуда стал писателем Итамаром Бен-Ави (1885–1943); он сменил ивритскую фамилию, гордо придуманную отцом, на «Бен-Ави», что означает и «сын моего отца», и «сын А.Б.И. (акроним Элиезера Бен-Иегуды)». В 1934 г. он издавал в Иерусалиме газету на иврите с латинским шрифтом. Элиезер Бен-Иегуда опередил Б. Ф. Скиннера[79] больше чем на полвека.
Влияние Бен-Иегуды на других жителей Эрец Исраэль вряд ли можно считать хоть сколько-нибудь значительным. Четыре семьи, которые под его влиянием стали говорить на иврите, стали темой статьи под названием «Первые четыре», написанной Бен-Иегудой в 1918 г., почти через сорок лет после официального «начала» возрождения языка. В эту группу входили два учителя иврита (Иегуда Гразовский-Гур, впоследствии составивший первый современный словарь иврита, и Давид Юделевич, учитель Первой ивритской школы в Ришон ле-Ционе): оба они женились на своих студентках, обучавшихся по методу «иврит на иврите»; третий женился на сефардке, и иврит был для них единственным общим языком; четвертый женился на русской, и они постоянно ссорились, так как она не знала иврита и не желала его учить (Fellman 1973:39). И конечно, никто из них не отказался, по примеру Бен-Иегуды, разговаривать с другими людьми — что неизбежно происходило бы на другом языке.
