горизонтальная возрастная страта усвоила новый язык, создав вторую волну разрыва и отделив себя от родителей, появившихся на свет в диаспоре. В странах иммиграции такое не редко: иммигранты первого поколения, не щадя себя, пытаются ассимилироваться, но дети все равно воспринимают их как иммигрантов, не знающих новых обычаев и говорящих на ломаном языке с иностранным акцентом. Тогда дети пытаются дистанцироваться от родителей — и на самом деле исполнить их мечту, т. е. принадлежать новому языку и новой культуре (см., например, «Наверно, это сон» Генри Рота). В данном случае язык и его идеология прививались им в идеалистической школе, которая в том числе учила отвращению к диаспоре, какой она изображена в ивритской литературе.
На самом деле раздел возрастных групп был важным знаком возникновения ишува: если когда-нибудь существовало общество, ориентированное на детей, то это было именно в тот период. В диаспоре хваленая теплота еврейской семьи, отражавшая желание сохранить народ, постоянно находящийся под угрозой, скорее стремилась к продолжению цепи поколений, чем к ее разрыву. Теперь детей в семье чаще было один-два, а не дюжина, и преданность детям трансформировалась в апофеоз новой «здоровой» и «сильной» расы будущего. Это было общество без родителей, а для подраставших детей — без дедушек и бабушек; былое восхищение дедом как источником мудрости перевернулось, и жизнь была переориентирована на утопическое будущее, которое надлежало построить следующему поколению. В ивритских газетах и журналах появлялись специальные колонки о преподавании языка (в них обычно спорили о значениях слов и боролись против «искажений» разговорного языка), а также колонки, печатавшие изречения и языковые изобретения «наших дорогих сабрас [детей, родившихся в Эрец Исраэль]».
Все общество базировалось на идеологии, отсюда авторитет идеологически санкционированных учреждений: школы, молодежных движений, кибуца, подпольной армии. Уверенность в идеологическом верховенстве школы и даваемого ей ивритского знания, центральное положение молодежных движений; интенсивная коллективная деятельность внутри возрастной группы (особенно в жаркой стране с маленькими квартирами, где жизнь вынесена на улицу), а позднее Пальмах (добровольные вооруженные формирования) в кибуцах — все это отделяло возрастную группу молодежи от родителей, укрепляло иврит в качестве языка молодого поколения и создавало новый стиль жизни и новую культуру.
Разнообразная статистика показывает намного более высокий процент ивритоязычных среди родившихся в Израиле или молодежи вообще по сравнению с взрослым населением, и это верно, с некоторыми колебаниями, с 1914 г. до наших дней. Частично это отражает утверждение об идентичности: конечно, ивритские школьники могли говорить на иврите, но даже если они владели им не так уж хорошо или не говорили на нем все время, они не могли позволить себе сказать об этом. Более того, дети действительно создавали свои собственные социальные ячейки и отделились от мира родителей- иммигрантов магическим кругом ивритской речи.
* * * Однако во время Второй алии большая часть образовательных учреждений в городах вне Тель-Авива все еще функционировали на иностранных языках — до тех пор, пока большая забастовка учителей и учащихся, «языковая война» 1913 г., не нанесла серьезный удар по немецкому образованию. Даже в «ивритоязычных» общинах сообщения о реальной распространенности ивритской речи сильно расходятся и зависят от идеологии очевидца. Бренер, почитаемый литературный авторитет Второй алии, поселившийся в Палестине в 1909 г., высмеивает уровень разговорного иврита, бытовавшего в то время. Например, в повести «Со всех сторон» (1910) персонаж по имени Диаспорин говорит:
Евреи здесь говорят на жаргоне [на идише]… Может быть, на редколлегии «Орала» (вымышленное издание. — Примеч. перев.) они говорят на иврите, может быть, учителя говорят друг с другом, но что касается еврейского населения этого места, то «аристократы» говорят по-русски, а массы говорят на жаргоне…
(Brener 1978a) И даже в «Бездолье и провале» (1920) мы читаем:
Итак, недавно Шнеурсона поймала сефардка… Сефардка, как и все ее друзья, конечно, знает ашкеназский жаргон [идиш] очень хорошо — не хуже, чем сам Шнеурсон (дураки за границей воображают, что всем завладел иврит. Те еще сказки!) <…> [Но] оба они притворяются, что только иврит сведет их.
(Brener 1978b:1636) Или в другом месте:
Вслед за ними приходит и садится благородная молодая пара — пара, говорящая на иврите. Ему около девятнадцати лет, ей около шестнадцати — учащиеся национальной школы. И что удивительно: темой их теперешней беседы на иврите является не настоятельная необходимость ивритской речи, как бывает обычно, и даже не пустота и отсутствие смысла жизни, а совсем другой предмет — само искусство!
(Brener 1978b:1666–1667) Однако, невзирая на насмешку, удалось достигнуть важного принципа: ивритская речь была идеальным будущим, на иврите уже можно было болтать, и в обществе это было признано bon ton.
Если говорить в целом о достигнутом к началу Первой мировой войны, то это не законченное ивритоязычное общество, а две важных основы: 1) несколько социальным ячеек — прежде всего, группы рабочих и группы детей и молодежи, — чья жизнь протекала на иврите; 2) несколько общественных структур, которые вели свою деятельность на иврите. За срок около семи лет, от решения Ха-Поэль Ха-Цаир ввести иврит в качестве национального языка до установления контроля над школами (т. е. между 1906 и 1913 гг.), иврит в Эрец Исраэль превратился в рамочный язык ивритского города, рабочих организаций и «ивритских» школ, а также в базовый язык элитарных социальных ячеек.
Во время Первой мировой войны турки изгнали из Эрец Исраэль большинство иностранных граждан, и в их числе тель-авивских евреев, еврейское население сократилось (с 85000 до 56000 чел., включая ортодоксальный «старый ишув») и составило лишь 10 % населения Палестины. Когда в результате Декларации Бальфура и британского завоевания Палестины ишув возродился и когда после погромов 1919 г. в России прибыла новая волна иммигрантов, т. е. во времена Третьей алии, о которой мечтал Бренер, на базе мифа и духа ядра основателей, Второй алии, возникла ивритская секулярная полисистема.
* * * В 1918 г. британская армия завоевала Палестину, а в 1922 г. Лига Наций официально установила над Палестиной Британский мандат, при условии, что мандатные власти будут нести ответственность за выполнение Декларации Бальфура. 23-й параграф этой декларации провозглашал иврит одним из трех официальных языков Палестины. Так язык, на котором говорили нескольких маленьких изолированных групп учителей, рабочих, учащихся и пионеров Первого ивритского города, стал рамочным языком целой страны. И именно потому, что авангард Второй алии состоял только из немногочисленных «упрямцев», собранных в находившиеся под идеологическим контролем социальные ячейки, стало возможным внедрять иврит практически в лабораторных условиях. Когда некоторые из них вернулись из изгнания, они наложили свой миф о революционном завоевании труда и завоевании языка на все общество. Руководство ишува в начале британского мандата вышло из этой группы (в нее входили рабочие лидеры Берл
