Язык в революционное время

еврейская община.) Бен-Иегуда, который противился заимствованию слов для нового иврита из несемитских языков, полагал, что лучше всего использовать все арабские корни для обогащения языка иврит. Поскольку Бен-Иегуда и Давид Елин располагали влиянием на нескольких учителей иврита, сефардское произношение в целом было принято, но восточная природа выговора, о которой они мечтали, слишком сильно противоречила всей ментальности и интонациям новых иммигрантов и так никогда и не укоренилась.

Напротив, талантливый поэт и писатель ультранационалистических взглядов Зеев (Владимир) Жаботинский в своей книге «Еврейское произношение» (в 1930 г. он все еще делал попытки регулировать произношение!) выступал против арабского произношения и заявлял, что наши предки никогда не говорили «с арабским акцентом». Ханаан, доказывает он, был полон разных племен, включая «остатки народов Европы и Анатолии», т. е. арийцев (sic!), и всех их поглотили Иудея и Израиль:

Так создалась еврейская раса: «средиземная» раса, в крови и в душе которой смешаны и слиты черты и вкусы целого ряда северных и западных народов. <…> Если для установления законов обновленного еврейского произношения мы вынуждены искать точки опоры в других языках, будем искать их не в арабском, а в языках Запада, особенно в тех, которые тоже родились или развились на берегах Средиземного моря. Я, например, уверен, что общий звуковой облик, «просодия» древнееврейского языка был гораздо более похож на фонетизм языков Греции и Рима, нежели на арабский.

(Jabotinsky 1930:6–8 [эта цитата дана по публикации в журнале «Рассвет» № 33, 17 августа 1930 г. — Примеч. перев.])

Он продолжает:

Я открыто соглашаюсь и признаю, что, создавая набросок этого учебника, я руководствовался европейским, а не «восточным» вкусом. В моих предложениях читатель обнаружит ясную тенденцию избавиться от таких звуков, у которых нет основы в фонетике европейских языков, и насколько только возможно приблизить наше произношение к пониманию красоты звучания, доминирующего в Европе: к тому пониманию красоты, тому музыкальному мерилу, согласно которому, например, итальянский язык считается «прекрасным», а китайский язык — нет. Я выбираю это мерило, прежде всего, потому что мы — европейцы и наш музыкальный вкус тоже европейский, это вкус Рубинштейна, Мендельсона и Бизе. Но что касается объективной стороны проблемы, я также уверен, по причинам, разъясненным выше, что произношение, предложенное в этой книге, действительно ближе к «правильному» произношению, к древнему звучанию нашего языка в том виде, как на нем говорили наши далекие предки, чем то произношение, которое подражает арабским гортанным; не говоря уже о том неряшливом произношении, в котором отсутствует какой бы то ни было порядок, закон или вкус, которым мы жаргонизировали [т. е. идишизировали] нашу речь и испортили наш язык, один из восхитительнейших и благороднейших языков мира, до степени шума без вариаций и без характера.

(9; курсив мой. — Б.Х.)

Итак, Жаботинский тоже проповедовал возрождение произношения как часть идеологического и эмоционального наследия; но в его видении «красоту» олицетворяет не арабский, а итальянский, тогда как идиш (которым он сам пользовался в политических речах и статьях) еще уродливее арабского. Он даже находит бесхитростное подобие в идеальном английском языке: «Вкрадчивое „а“, например,[109] — характерная особенность английского произношения: pair, deer, door, poor произносятся вроде „пеа, диа, доа, пуа“ — с намеком на „аин“ в конце [sic!]» (7).

Несмотря на то что Жаботинский тоже уверен, что невозможно угадать, как звучало ивритское произношение во времена наших предков, он не сомневается в том, что

одно ясно — их произношение отличалось невероятной отчетливостью. Они говорили без поспешности, не проглатывали согласных, не путали гласных — одним словом, они не знали той неряшливой речи, которая теперь слышна на наших улицах.

(3)

Заметна ненависть к идишу:

Прежде всего, нам надо избегать идишского ch, похожего на хриплый кашель человека, страдающего от боли в горле. Даже немецкое ch в слове doch слишком гортанное. Мы должны учиться у тех евреев из России, кто говорит без идишского акцента, правильно произнося русскую букву Х. (Курсив мой. — Б.Х.)

Таков русский писатель Жаботинский, который сам был родом из говорившего на идише города Одессы и всего лишь одно поколение назад вышел из «гетто». Подобно учителям новых идишских светских школ в городах диаспоры он считал распевную речь провинциальных евреев чем-то мелодраматическим и вредным. А какой яд течет в его словах, написанных как бы в виде наукообразного медицинского рецепта:

Не пойте, когда говорите. Это уродство неизмеримо хуже любого другого дефекта. Я уже упоминал, что оно, к величайшему сожалению, пустило корни в нашей жизни. Виноваты и школа, и сцена: первая из небрежности, вторая из желания «воскресить» перед нами гетто и его нытье. Мелодика гетто уродлива не только из-за хнычущего тона, возбуждающего в нас неприятные воспоминания: она также объективно уродлива, уродлива в научном смысле — уродлива, как любое избыточное и преувеличенное напряжение. <…> Это болезненное безумие, от которого мы также страдаем в общественной жизни, тоже является результатом диаспоры — изобилие сил, которые некуда приложить, и нет другого выхода для подавляемого взрыва, кроме бури в стакане воды: «распевность» речи в гетто есть не что иное, как эхо этого национального недуга. Против этого недуга помогает очень простое упражнение: говорить монотонно — «монотонно» в научном смысле слова, то есть избегая любого колебания интонации.

(37–38; курсив мой. — Б.Х.)

В споре о диалекте среди учителей Ришон ле-Циона в 1892 г. кто-то обратил внимание на преимущество, которое давал иврит, услышанный от родителей и в синагоге в ашкеназском произношении, и на опасность, что «ум ученика будет приведен в замешательство», если в школе будет вводиться сефардское произношение. На это И. Гразовский (Гур) ответил:

Детям лучше не понимать ошибок своих отцов, которые читали неправильно и без соблюдения правил огласовки. Дайте ребенку говорить с правильным сефардским акцентом, дайте ему привыкнуть к этому, и никакого вреда не будет, если он не поймет произношение своего отца.

(Karmi 1986:80; курсив мой. — Б.Х.)

Так второй разрыв с прошлым получил поддержку образования. На самом деле религиозный «старый ишув» и родители школьников в поселениях боролись против разговорного иврита, национальной школы и сефардского произношения, поскольку полагали, что все это подрывает религиозную традицию. Госпожа Пухачевская из Ришон ле-Циона гордо рассказывала о демонстрации,