недопустимый тон. Дэвидсон попросил прощения, однако не отказался от своих слов, мотивируя свой поступок заботой о незапятнанной репутации королевского двора. В течение почти двух недель королева игнорировала его, а потом все-таки послала за ним. Теперь их беседа прошла в более дружелюбном тоне. Она старалась не упоминать злосчастную рукопись, а он сделал вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре после этого рукопись королевы была уничтожена вместе с дневниками Джона Брауна. «Мне кажется, — отмечал позже Дэвидсон, — что королева посвятила в свои планы кого-то из тех людей, которым безгранично доверяла, и, получив от них отрицательный отклик, решила покончить со своими воспоминаниями, пребывая в уверенности, что эти люди действительно желают ей добра».
Однако многие моменты специфических отношений королевы к своему слуге все же стали достоянием общественности. В феврале 1884 г. было опубликовано продолжение написанных ранее королевой «Листов из журнала о нашей жизни в Шотландии», посвященное периоду 1862—1882 гг. В нем подробнейшим образом описываются отношения, сложившиеся между королевой и ее шотландскими слугами, и особое внимание при этом уделяется памяти «преданного слуги и верного друга ДЖОНА БРАУНА», смерть которого стала для королевы «страшным ударом». Она потеряла не только самого близкого и верного друга, но и человека, который пользовался ее безграничным доверием. «Не считаю нужным скрывать, — отмечала королева, — что ежедневно и ежечасно тоскую по человеку, который всегда заботился обо мне, был предан без остатка и всю жизнь посвятил служению королеве».
В то время как у простых читателей эта книга имела ошеломляющий успех, члены королевской семьи сочли ее несвоевременной и слишком откровенной. Младшая дочь королевы ограничилась скупым замечанием, что в ней хорошо описывается жизнь королевы в Балморале, а 87-летняя герцогиня Кембриджская нашла, что книга написана «плохим, вульгарным английским языком» и вообще не заслуживает внимания, так как получилась «неинтересной, тривиальной и смертельно скучной».
Неодобрительно отозвался о ней и принц Уэльский, всегда болезненно относившийся к теме взаимоотношений матери и Джона Брауна. Прочитав специально присланный ему экземпляр книги, он высказал ей свои строгие замечания, на что королева ответила, что не ожидала получить такие упреки от человека, который сам «никогда не заботился о нравственной чистоте своего поведения». При этом она выразила надежду, что широкая читающая аудитория по достоинству оценит ее усилия и правильно поймет содержание этой книги. Тогда принц Уэльский изменил тактику и запротестовал, что королева все внимание уделила жизни в Балморале и шотландским слугам, совершенно упустив из виду своего старшего сына. Дескать, у читателей может вызвать недоумение тот факт, что в книге нет ни единого упоминания о принце Уэльском.
Этот несправедливый упрек вызвал у королевы приступ праведного негодования. Она тут же написала ему злое письмо, в котором поинтересовалась, дал ли он себе труд осилить книгу от начала до конца, или поручил это нелегкое дело своим «так называемым друзьям». Если бы он удосужился прочитать ее, то без труда обнаружил бы, что его имя упоминается на страницах 1, 5, 8, 331 и 378. Разумеется, не без едкой иронии добавила королева, оно могло быть упомянуто гораздо чаще, если бы сынок находил больше времени навещать свою мать в Балморале. Но он был слишком занят более приятными общественными обязанностями и совсем забыл свои обязанности по отношению к матери.
58. МУНШИ
Летом 1887 г., то есть в год золотого юбилея правления королевы Виктории, она получила первого индийского слугу, за которым последовали другие. Она была весьма довольна этими слугами, и в особенности толстым и добродушным Мохаммедом Букшем и высоким и красивым 24-летним Абдулом Каримом. Они оба поцеловали ей ноги, когда их представили королеве в Виндзорском дворце. Во время завтрака, когда она степенно ела золотой ложкой вареное яйцо, помещенное в специальную золотую чашечку, они стояли у нее за спиной и с невозмутимым видом наблюдали за происходящим. В соответствии со строгой инструкцией королевы в период завтрака на свежем воздухе эти слуги должны быть одеты в «темно-синее платье», перетянутое кушаком, и обязательно с тюрбаном на голове. Тюрбан индийцев мог быть любого цвета, но только не золотистого.
Во время ужина они одевались в одежду ярко-красного цвета, зимой должны были ходить в золотистом, а летом — в белом. Положив руки на кушак, они стояли неподвижно, как грозные статуи древних богов, а Абдул Карим, кроме того, поражал присутствующих своим экзотически важным видом. Его черная густая борода и такие же черные глаза выделялись на фоне белоснежного тюрбана. По всему было видно, что он не из простых индийцев. Королева была уверена, что в Индии он никогда не был слугой, так как, по слухам, его отец занимал важный пост главного хирурга индийской армии. Именно поэтому она повысила его с должности хитмагара (официанта) до мунши (секретаря). Правда, он был практически неграмотным, но королеву это не смутило, и если раньше он готовил и подавал ей индийские блюда, то теперь стал обучать языку хинди, а все фотографии, на которых было видно, что он подает королеве еду, были уничтожены.
«Я учу несколько слов на хинди, — записала она в дневнике 3 августа. — Мне очень интересно изучать язык народа, с представителями которого я никогда не встречалась ранее». Мунши, как стали его называть при дворе, был «очень строгим учителем и превосходным джентльменом». «Он очень старательный, внимательный, спокойный, добрый, имеет развитый недюжинный ум и чувство здравого смысла, — говорила королева доктору Риду. — Он чрезвычайно полезен мне как знаток своего родного языка... и скоро сможет переписывать для королевы огромное количество бумаг».
Однако остальные придворные не разделяли ее восторга в отношении Мунши и были убеждены в том, что королева никогда и ни при каких обстоятельствах не должна вступать в непосредственный контакт с этим человеком. Они считали его слишком утомительным, невероятно претенциозным и далеко не таким «послушным и преданным» слугой, как она описывала. Но королева игнорировала все намеки на опасность, исходящую от Абдула Карима, считая все эти досужие сплетни самым обыкновенным проявлением расистского высокомерия, которого сама она была напрочь лишена. Так, например, она позволила ему входить в бильярдную комнату, как будто он был одним из ее официальных секретарей, и даже разрешила принимать пищу в столовой для придворных. Кроме того, она предоставила ему прекрасно обставленную комнату в Виндзорском дворце, а в Осборне и Балморале в его распоряжении были коттеджи. Королева заказала австрийскому художнику Рудольфу Свободе портрет своего любимца, а когда он был готов, собственноручно и с необыкновенной аккуратностью сделала для себя копию [73].
Королева позволила Абдулу Кариму привезти из Индии такое большое количество служанок, что доктор Рид каждый раз был вынужден иметь дело с новым человеком. А королева строго отчитала одного из индийцев за то, что он отказался доставить из Индии послание для Мунши. Досталось и ее конюшему сэру Флитвуду Эдвардсу, который во время театрального представления поставил Мунши рядом с костюмерами. Доктор Рид рассказывал сэру Уильяму Дженнеру, что через год после его прибытия ко двору королева взяла его с собой в частную поездку в Глассолт Шил — ее убежище на Лох-Мьюик.
А через несколько месяцев, когда Абдул Карим оказался в постели с огромным карбункулом на шее, королева навещала его дважды в день, «тщательно осматривала область воспаления, поправляла подушку и гладила его руку». А когда ему стало легче, занятия по хинди возобновились в его комнате. В том же году состоялись Бремарские игры, в ходе которых королева поставила Абдула Карима на самое почетное место среди других аристократов.
«Герцог Коннотский был вне себя от ярости и поделился со мной своей обидой, — писал Генри Понсонби, которого королева заставила учить ненавистный индийский язык. — Я ответил, что Абдул стоит там по распоряжению королевы, которая в отличие от нас лучше знает индийский этикет. И спросил у него: если он считает, что это неправильно, то не лучше ли ему об этом сказать самой королеве? После этого он больше не напоминал мне о своих обидах».
