оказать положительное влияние на ее незаконнорожденного сына — капитана Гарта, назначила Конроя своим неофициальным представителем, а потом неоднократно обращалась к своему брату, королю, с просьбой войти в положение герцогини Кентской. Король, который обожал своих несравненных сестер, отреагировал на это незамедлительно: Луиза Лецен была произведена его величеством в баронессу Ганноверскую, а Джон Конрой был возведен королем в рыцари Ганноверского ордена.
Однако сэр Джон Конрой, успешно завоевавший доверие герцогини Кентской и принцессы Софии, потерпел сокрушительное поражение в своих усилиях добиться расположения принцессы Виктории, к которой он относился без надлежащей серьезности. А дети, как известно, не любят насмешливого к себе отношения. Он говорил, что она походит на герцога Глостерского, одного из самых непопулярных членов ее семьи. Более того, он не упускал случая посмеяться над ее бабушкой, королевой Шарлоттой, напоминая о том, что именно у нее принцесса Виктория переняла все замашки и в особенности привычку копить карманные деньги на черный день. Кроме того, он часто дразнил ее за ту наивность, которую она проявляла в отношении окружающих ее людей, и говорил, что она должна забыть о своих амбициях и не обращать внимания на его шутки.
В конце концов принцесса Виктория возненавидела Джона Конроя. Герцог Веллингтон совершенно искренне считал, что причиной этой ненависти стало не отношение Конроя к девочке, а то, что она была свидетельницей его «несколько фамильярных» отношений с матерью. Когда Чарльз Криви деликатно заметил герцогу, что, по его мнению, герцогиня является любовницей Конроя, тот не стал с ним спорить и сказал, что и сам так думает.
В последующие периоды жизни Виктория решительным образом отметала все предположения, что ее мать и Джон Конрой могли быть любовниками, и, вне всяких сомнений, была по-своему права. И тем не менее ее неприязнь к Джону Конрою приобрела стойкий характер, а чувства матери к своему официальному представителю самым серьезным образом омрачали отношения между матерью и дочерью. В такой же степени эти чувства повлияли и на некогда дружеские взаимоотношения с дочерью Конроя, глупой, неинтересной девочкой и единственной ровесницей Виктории, с которой та позволяла себе общаться.
Окончательно укрепив свое положение в Кенсингтонском дворце, сэр Джон Конрой больше не скрывал раздражения, которое иногда вызывала у него герцогиня. Конрой считал, что она живет как «в тумане» и не понимает сути происходящих событий. Именно поэтому он установил во дворце так называемую кенсингтонскую систему, то есть такой порядок вещей, при котором, по его словам, принцесса Виктория должна стать «надеждой нации» и «народной королевой». А это предполагало, что девочка будет полностью зависеть от матери, которая в случае смерти герцога Кларенского автоматически превратится в регента до достижения Викторией восемнадцатилетнего возраста. Поэтому он считал чрезвычайно важным устранить любой риск несанкционированного проникновения в Кенсингтонский дворец посторонних людей, которые могли бы оказать влияние на подрастающую принцессу. Ей по-прежнему следовало спать в опочивальне матери, находиться под неусыпным присмотром в любой из комнат дворца, а во время прогулок на свежем воздухе ее обязательно должны сопровождать взрослые и при этом непременно держать за руку. Кроме того, принцессе не разрешалось вступать в непосредственный контакт с посетителями дворца без присутствия третьих лиц. Словом, она должна была бы самым надежным образом ограждена от любого, кто мог посеять сомнения в ее правах. Более того, ее постоянно изолировали даже от других членов королевской семьи, и в особенности от дурного влияния дяди, герцога Камберлендского, который, по твердому убеждению Джона Конроя, мог без зазрения совести отравить ребенка или каким-то другим образом устранить претендента на королевский престол, чтобы потом самому занять трон.
Прекрасно понимая особенности сложившейся в Кенсингтонском дворце системы отношений, герцогиня Кларенская неоднократно предупреждала в письмах герцогиню Кентскую, что политика Джона Конроя — если верить тому, что о нем говорят, — может иметь самые негативные последствия для будущей королевы. При этом она не брала на себя смелость судить об истинных причинах такого поведения, а советовала лишь не забывать о том, что сэр Джон Конрой, вне зависимости от его личных достоинств, происходит из семьи, «которая не занимает столь высокого положения в обществе, чтобы единовластно претендовать на роль наставника будущей королевы Англии». По ее словам, герцогиня должна не только не допускать «слишком большого влияния сэра Джона Конроя на принцессу, но и вообще держать его на определенной дистанции от себя и принцессы Виктории». Однако герцогиня Кентская, ставшая добровольной затворницей Кенсингтонского дворца, оставила это предупреждение без внимания.
Полностью изолированной от членов королевской семьи принцессе Виктории не позволяли общаться с любой англичанкой, даже самой достойной, поскольку каждая, по мнению Джона Конроя, могла иметь нежелательные связи или сомнительных друзей. А таких порочащих связей или друзей не было только у баронессы Лецен, немки, плохо знающей английский язык и находящейся в «полной зависимости» от герцогини. Следовательно, и принцесса Виктория могла общаться только с баронессой Лецен и всеми силами поддерживать репутацию «популярной принцессы», не запятнанной подозрительным знакомством с другими людьми.
К счастью, несмотря на скудность информации о жизни юной принцессы, то немногое, что позволено было видеть и слышать о Виктории, уже создало в обществе весьма благоприятное впечатление о ней. Принцессу часто видели в Кенсингтонском саду в сопровождении «старого солдата, отставного офицера, который держал под уздцы ее лошадь и не спускал с нее глаз». Сообщалось также о ее неоднократных прогулках на любимой лошадке-пони, которой управлял один из придворных. Кроме того, она нередко появлялась на посыпанной гравием дорожке сада в сопровождении здоровенного телохранителя, который выглядел как сказочный «волшебный гигант». Лорд Албемарл, принадлежавший к ближайшему окружению герцога Суссекского, неоднократно наблюдал из окна дворца за «яркой и необыкновенно симпатичной девочкой» в огромной белой шляпе, которая казалась еще больше по сравнению с маленькими ножками принцессы.
Счастливую возможность увидеть принцессу своими глазами получил и Чарльз Найт, который однажды утром завтракал с ее матерью на лужайке перед Кенсингтонским дворцом. Заметив неподалеку от себя юную принцессу, вспоминал он позже, «я подошел к ней и благословил». А Чарльз Гревилл видел принцессу на детском балу, который был устроен королем, и на котором присутствовала десятилетняя королева Португалии. Тогда ему показалось, что «наша маленькая принцесса была слишком низкорослой и вульгарной по сравнению с симпатичной португалкой». Однако к этому наблюдению нельзя отнестись как к окончательному вердикту. Большинство из тех, кому посчастливилось видеть принцессу собственными глазами, вполне разделяет мнение леди Уорнклифф, которую однажды пригласили на обед в Кенсингтонском дворце. Принцессе Виктории иногда позволяли спуститься вниз из своей комнаты и пообедать за общим столом. Леди Уорнклифф не без удовольствия отметила: «наша маленькая будущая королева» вела себя за столом примерно и послушно ела «молоко с хлебом из маленькой серебряной чаши».
«Она заметно повзрослела, хотя и казалась слишком маленькой для своего возраста, — писала леди Уорнклифф. — У неё была весьма приятная внешность и вполне сносная фигура, хотя и далеко не идеальная. А ее манеры представляли собой такое прекрасное сочетание детской наивности и взрослой рассудительности, которого я никогда не видела прежде. Казалось, что она родилась, чтобы быть принцессой, причем безо всякого притворства и подражания... когда она собралась идти спать, мы все почтительно встали, а принцесса поцеловала тетушку Софию, а потом отвесила нам два чрезвычайно вежливых поклона по обе стороны стола. И только после этого она вышла из-за стола и отправилась в спальню в сопровождении гувернанток. Без всяких сомнений, у нее уже выработались хороший вкус и превосходные манеры, а ее увлечение куклами, музыкой и рисованием лишь подтверждает наличие прекрасного воспитания. Я быстро пришла к выводу, что именно она спасет нас от демократии, так как невозможно себе представить, что не будет пользоваться огромной популярностью, когда станет взрослой и будет более открытой для широких слоев населения».
Еще в большей степени была очарована маленькой принцессой Гарриет Арбатнот, близкий друг герцога Веллингтона. Она нашла ее «самым необыкновенным ребенком из всех, которых ей доводилось встречать». «Это очаровательное, прекрасно сложенное и красивое создание, — уточнила миссис Арбатнот, — она чрезвычайно резва и по-детски непосредственна (ей было всего девять лет), с необыкновенным воодушевлением играет со своими куклами, но в то же самое время превосходно воспитана и в высшей
