слов» [цит. по: Арно, Николь 1991, 90]. Однако словарное определение не может «целиком отразить впечатление, которое определяемое слово производит на разум»; «часто бывает так, что слово, помимо основной идеи, рассматриваемой как собственное значение данного слова, возбуждает в нашем уме еще и несколько других идей, которые можно назвать добавочными (accessoires); и хотя они производят на нас впечатление, мы не обращаем на них особое внимание» [Arnauld 1964, 90; ср.: Там же, 91]. Например, основное значение предложения You lied 'Вы солгали' заключается в том, что вы знали истинность обратного тому, что сказали.
«Однако помимо своего основного значения эти слова в обычном употреблении влекут за собой идею презрения и обиды и внушают мысль, что человек, который их произносит, не боится нанести нам оскорбление, и это делает их обидными и оскорбительными» [Там же, 91]. Подобным же образом основное значение вергилиевого стиха Usque adeone mon miserum est, англ. То die, is that such a wretched thing? 'Неужто смерть — столь большое несчастье?' то же, что и значение предложения лат. Non est usque adeo mori miserum, англ. It is not so very wretched to die 'He всегда умереть столь большое несчастье', однако исходное предложение «не только передает ту мысль, что смерть не столь великое зло, как полагают, но и представляет идею человека, который противится смерти и без страха смотрит ей в лицо» [Op. cit., 91-92; Там же, 92-93, 372]. Добавочные идеи могут быть «постоянно связаны со словами» [Там же, 92], о чем свидетельствуют только что приведенные примеры, или же они связываются с ними лишь в конкретном высказывании, например, посредством жеста или тона голоса [Op. cit., 90]. Иначе говоря, ассоциация между идеей и словом может устанавливаться как в языке (langue), так и в речи (parole).
Данное различие весьма сходно с различием между когнитивным и эмотивным значением.
Также интересен для современного исследователя пример того, как некоторые грамматические процессы могут привести к изменениям в выражаемых добавочных идеях при сохранении в неизменности основного значения. Например, в «Логике» утверждается, что обвинить кого-либо в невежестве или лживости не то же самое, что назвать кого- либо невежественным или лживым, поскольку «прилагательные „невежественный' и „лживый', указывая на известный недостаток, несут в себе еще идею презрения, тогда как слова „невежество' и „ложь' обозначают вещь такой, какова она есть, без колкости, но и без всякого смягчения » [Op. cit., 91; Там же, 92]. 83 [Bu/fier 1709]; цит. в [Sahlin 1928,121-122], причем с типичным для современных языковедов пренебрежением, источник которого — мнение, будто подлинным объектом исследования может быть только поверхностная структура. См. [Katz, Postal 1964, §4.2.3, 4.2.4], где развиваются и аргументируются весьма сходные мысли. 84 «О грамматической конструкции» [Du Marsais 1769, 229]. 85 Латинский пример, однако, вызывает целый ряд вопросов. См. [Chomsky 1965, chap. 2, § 4.4.], где содержится ряд замечаний по поводу так называемого «свободного порядка слов» в контексте обсуждаемых проблем. 86 Из контекста не совсем ясно, относятся ли накладываемые на трансформации ограничения к языку (langue) или к речи (parole), касаются ли эти ограничения грамматики или ее использования; также неясно, имеет ли смысл сама постановка это го вопроса в рамках концепции, разрабатываемой Дю Марсэ.
Полезно сравнить наше описание толкований предложений, даваемых Дю Марсэ, с объяснениями, предложенными Кацем, Федором и Посталом в их недавних публикациях. См. [Katz, Postal 1964] и имеющиеся там ссылки на литературу. 87 Цитируемые мною примеры приводит и Салин в подтверждение смехотворности теории Дю Марсэ: «вряд ли стоит сравнивать ее с современной наукой с целью выявления и без того слишком очевидных ошибок» [Sahlin 1928, 84]. 88 [Reid 1785]. См. [Chomsky 1965,199-200], где дается ряд комментариев и приводятся цитаты. 89 Исключением является последний пример, приводимый в связи с анализом неопределенных артиклей.
Подобного рода попытки выйти за пределы поверхностной формы допускаются современной лингвистической теорией и послужили предметом многих методологических дискуссий, в частности в США в 1940-е гг. 90 См. [Postal 1964], где обсуждаются современные теории синтаксиса, допускающие это ограничение.
В действительности для многих современных методологических дискуссий характерно предположение, что лингвистическое исследование должно быть ограничено поверхностной структурой конкретных предложений, содержащихся в заданном корпусе; отражение этих взглядов мы находим у Салина, когда он критикует Дю Марсэ за «не допустимую для грамматиста погрешность» [Sahlin 1928, 36], которая заключается в использовании придуманных примеров, а не одних только высказываний, реально наблюдаемых в живой речи, как будто можно себе представить иную рациональную альтернативу.
Обсуждение проблемы анализа глубинной и поверхностной структур содержится в [Chomsky 1957; 1964; 1965; Lees 1960; Postal 1964 b; Katz, Postal 1964; Katz 1965] и во многих других публикациях. 91 В качестве примера можно привести заявление Арнуа, содержащееся во введении к его исследованию по «философской грамматике» [Harriots 1929, 18] (следует подчеркнуть, что это исследование необычно хотя бы в том отношении, что автор рассматривает подлинное учение грамматистов-философов, не приписывая им абсурдные взгляды, совершенно противоположные их действительным высказываниям). Он указывает, что представители этого направления считали, что они вносят вклад «в науку, которая уже произвела на свет фундаментальный труд [т.е. „Грамматику' Пор-Рояля], иначе говоря, они полагали, что обогащают уже имеющееся наследие и умножают число добытых ранее результатов. Их вера может вызвать усмешку у современных лингвистов, но они действительно в это верили».
Следует отметить, что пренебрежительное отношение современных лингвистов к традиционной теории языка проистекает не только из их стремления ограничиться поверхностной структурой, но нередко также из некритического принятия «бихевиористского» объяснения усвоения языка и его использования; это объяснение в основе своей является общим для нескольких дисциплин и представляется мне чистой мифологией. 92 [Du Marsais 1729; цит. в [Sahlin 1928, 29-30]. Истоки этих положений обсуждаются во «Введении» к указанной работе [Op. cit., ix]. Арно много раньше, чем Дю Марсэ, отметил, что «обычно в частных грамматиках не рассматривается то, что является общим для всех языков» (1669; [цит. по: Sainte- Beuve 1860, 538]). В «Грамматике» Пор-Рояля различие между общей и частной грамматикой в явном виде не выражено, но имплицитно оно проводится.
Вилкинс также различал «естественную» (т.е. «философскую», «рациональную» или «универсальную » грамматику, в которой описываются «основные принципы и правила, по необходимости относимые к философии письма и речи» и «установленную » (instituted), или «частную», грамматику, которая имеет дело с «особыми правилами данного языка» [Wilkins 1668, 297]. 93 См. «Предисловие» к [Beauzee 1819, v- vi]. 94 Цит. в [Sahlin 1928, 21]. Отметим, что Бозе и Д'Аламбер с разной степенью полноты рассматривали соотношение между конкретными фактами и общими принципами. Однако нельзя сказать, что их взгляды несовместимы. 95 См. [Sainte-Beuve 1860, 538 f.; Harnois 1929, 20]. 96 Разумеется, доля так называемого «прескриптивизма » имплицитно присутствует в его выборе в качестве объекта описания «культивируемого узуса» (т. е. узуса лучших авторов, но также и «узуса устной речи», характерного для придворных кругов). 97 Следует отметить, что сведение лингвистического исследования к описанию фактов без их объяснения не влечет за собой ограничения анализа одной лишь поверхностной структурой. Это добавочное ограничение вводится независимо от предыдущего. 98 Вожла ни в коем случае не был первым, кто настаивал на первенстве узуса. Веком ранее Мегре*, автор одной из самых ранних французских грамматик, выразил мнение, что «мы должны говорить, как мы говорим» и что невозможно «устанавливать те или иные законы, противоречащие сложившемуся французскому произношению» (цит. в [Livet 1859]). Интересно отметить, что реакция лингвистовкартезианцев на чистую описательность представляет собой повторение эволюции спекулятивной грамматики XIII в. как попытка дать рациональное объяснение вместо простой регистрации узуса. В спекулятивной грамматике также проводилось различение между универсальной и частной грамматикой; например, Роджер Бэкон** писал: * Мегре Луи (Maigret или Maygret, Meigret, Meygret L, нач. XVI в. — после 1560) — французский грамматист. ** Бэкон Роджер (Bacon R., ок. 1220-1292) — английский философ и естествоиспытатель. «что касается субстанции, то в этом отношении грамматика одна и та же во всех языках, хотя и варьирует в своих акциденциях» [Bacon 1902, 278] (цит. в [Kretzmann 1967]). 99 Эта цитата взята из статьи «Дательный падеж», опубликованной в «Энциклопедии»; [цит. по: Sahlin 1928, 26]. Салин приводит также цитату из более ранней его работы «Истинные принципы грамматики » (см. прим. 95): «Нет грамматики до языков. Нет такого языка, который был бы построен в соответствии с грамматикой; наблюдения грамматистов должны опираться на узус и ни в коей мере не являются законами, которые ему предшествуют » [Op. cit., 45]. Приведя эту цитату, Салин утверждает, что
