лабораторию, где он в различных аппаратах усиливается, улавливается фотоэлементом и записывается на звуковую дорожку. Кроме того, там ещё что-то делают с помощью нитробензола и других загадочных сил природы, но этого я уже никак не могу уразуметь, хотя, изобразив на лице живейший интерес и полное понимание, неоднократно говорил: «Ага»!
Зато мне стало ясно, для чего в начале съёмки каждого кадра выскакивает молодой человек в свитере, показывает табличку с цифрой, выкрикивает эту цифру и громко хлопает хлопушкой. Это нужно для того, чтобы зафиксировать номер кадра и место, где следует склеить звуковую ленту с оптической: для этого и служит удар хлопушки.
Далее присутствует здесь дама, обычно в халате, которая попеременно, хотя и без особого интереса, поглядывает то на сцену, то в сценарий: это сценариус, на ней лежит обязанность вычёркивать снятый кадр и отмечать, что на Валноге были брюки в полоску, а на Моленде – мягкая шляпа. Иначе в соседнем кадре, который будет сниматься, быть может, через неделю, Валнога, чего доброго, появится в брюках- гольф, а Моленда в котелке, что нарушило бы связность действия.
Теперь взглянем на актёров, снимающихся в картине. Их можно узнать или по костюмам, или по ужасающей гримировке: лица у них красные, губы фиолетовые, глаза подведены до невозможности. Большую часть времени они, собравшись в кружок, проводят в болтовне о рыбной ловле, гриппе и вообще о самых прозаических вещах.
Недалеко от них можно заметить человека с деревянной шкатулкой, он иногда подбегает и поправляет у Валноги усы или отлепившуюся бровь. Что касается статистов, то их лица не гримируются и сохраняют естественное выражение хронической меланхолии. Они обычно стоят кучками, терпеливо ожидая, когда придёт их очередь промелькнуть в какой-нибудь уличной сцене.
Кроме того, в павильоне в разгар работы толкутся ещё актёры из фильма, что снимается рядом, ротозеи, привлечённые надписью: «Посторонним вход воспрещается», различный подсобный персонал, поклонники и поклонницы и прочая публика обоего пола, которая, спотыкаясь о кабели, бродит среди декораций, скрипит половицами и чешет язык. В целом день съёмки является наглядной иллюстрацией того, как мало в этом мире работы у большинства людей.
Когда снимают под открытым небом, народу бывает гораздо меньше, – вероятно, потому, что нечем скрипеть. Такие съёмки происходят обычно в сырой осенний день. На заднем плане виден рассыпающийся средневековый город и бутафорская деревня. Кругом груды досок и гипсовых обломков. Среди этого хаоса ёжатся от холода актёры, режиссёр со своим штабом, дама-сценариус и ещё несколько человек: они ждут, пока осветители с помощью юпитеров соорудят «ясный летний день». В нескольких сотнях метров от них ждёт «звуковик» в своей передвижной кабине.
– Начали! – говорит наконец режиссёр. Но приходится подождать, пока в мутном небе пролетит самолёт, провожаемый укоризненными взглядами присутствующих. Потом надо подождать, пока кто-нибудь прогонит мальчишек, затеявших за соседним забором игру в футбол. Потом надо подождать, пока немного стихнет ветер. После этого посиневшие, съёжившиеся актёры сбрасывают наконец свои пальто и, дрожа от холода, произносят полдюжины слов. К сожалению, съёмку приходится повторить, потому что как раз в этот момент с грохотом обрушилась часть «средневекового города».
А наблюдавший всё это прохожий поглубже засунет руки в карманы и с тихой грустью подумает о том, как тщетны и преходящи все дела человеческие.
В общем, как я уже сказал, гораздо лучше снимать в ателье. А уж если в картине обязательно должна быть натура, то её снимают без актёров, в виде задней проекции. Видовой фильм демонстрируется на экране, находящемся среди других декораций, и играющие перед ним актёры «плывут в лодке» или «мчатся в авто» на фоне убегающего пейзажа (этой самой задней проекции). В лучшем случае ставится ещё вентилятор, чтобы не был забыт и «натуральный ветерок».
– Так, – говорит режиссёр. – Поехали!
Как же всё-таки делается фильм?
Если даже отвлечься от всей техники съёмки, мы с удивлением увидим, что фильм делается совсем не так, как представляет себе зритель. Зритель, например, думает, что актёры кино играют какое-то действие. Это одно из главных кинозаблуждений: на самом деле актёры играют только отдельные кадры, причём в произвольном порядке. Связное действие проявляется только под конец, при монтаже. Киноактёр – не носитель действия, он лишь носитель типа. Носитель действия – режиссёр. Киноактёры не произносят диалогов, а лишь отрывки, которые потом будут склеены в одно целое. Актёру редко приходится сказать больше одной фразы на протяжении одного кадра. Он никогда не может вжиться в роль, но лишь в тип, который надо пронести через несколько десятков или сотен отрывочных, не согласованных между собой сцен, каждая продолжительностью от полминуты до минуты. Игра киноактёра – это цветные камешки, из которых потом режиссёр складывает мозаику.
– Теперь, мадемуазель, вы должны вспыхнуть и сказать: «Нет, никогда!» – распоряжается режиссёр.
И актриса вспыхивает и восклицает: «Нет, никогда!»
– Стоп! – говорит режиссёр. – Отлично. Теперь дадим свет и начнём.
Через полчаса кадр отснят.
– А теперь, мадемуазель, молча заплачьте, – требует режиссёр.
И мадемуазель молча плачет.
– Стоп! – говорит режиссёр. – Дайте свет, и начали.
– Сто двадцать семь! – кричит юноша в свитере и хлопает хлопушкой перед самым носом у мадемуазель. Она молча плачет, и аппарат гудит.
– Стоп! – восклицает режиссёр. – Хорошо!
И съёмка продолжается. Может быть, сейчас будет сниматься сцена, в которой мадемуазель впервые увидит того, по ком она в кадре сто двадцать семь молча плакала.
– Сегодня дело шло отлично, – радуется режиссёр, когда к вечеру его, изнемогающего от усталости, едва не выносят на носилках из павильона. – Накрутили двадцать кадров!
А эти двадцать кадров на экране промелькнут за десять минут, да ещё зачастую большинство из них выбросят при монтаже. Такая уж это работа.
Поэтому расстаньтесь с иллюзией, будто обожаемая вами кинозвезда как-нибудь переживала те поцелуи, слёзы и пылкие взгляды, которыми она пленяет вас на экране. Куда там! Это были лишь номера кадров. Впрочем, если вы не хотите отказаться от иллюзий – тоже хорошо; зачем, в самом деле, смотреть на кино более критически, чем на многие другие человеческие поступки?
В мастерских и лабораториях
В кинематографии всё ещё много технически несовершенного, примитивного. Например, актёры играют, так сказать, «вручную», кустарно. Всё ещё не изобретена машина, которая сыграла бы скорее и экономнее. Но, видимо, придёт и это.
Пока же то, что сыграно и отснято «вручную», попадает в великолепные и совершенные машины.
В них вставляется катушка отснятой плёнки, и машина автоматически проявляет, фиксирует и копирует. Потом плёнка опять попадает в человеческие руки – к техническому контролёру. Слишком светлые или слишком тёмные копии помечаются и вставляются в другую машину, которая сама исправляет их. Потом склеиваются оптическая и звуковая ленты. Потом плёнка лакируется, и я не знаю, что ещё. Короче говоря, всё делается тихими и изящными машинами в светлых стеклянных лабораториях, слегка пахнущих химикалиями, и чистых, как операционная в клинике. Здесь неторопливо двигаются люди в белых
