И ребячьи руки тянутся к корзине.
— Ох, и вкусные! Спасибо скажи матери от меня!
— И от меня!
— От всех нас. Слышишь? Мы бы сами сказали, но раз она не велела говорить, что она угощает, а ты будто сам от себя, значит, мы тебя благодарим. А ты её от себя за нас, понял?
— Понял, скажу, — шепчет Герка, — и от себя, и от вас от всех, — а сам убегает в подъезд, потому что в горле у него стал такой же твёрдый, как яблоко, комок.
Через несколько минут пустую корзинку он ставит рядом с теми тремя полными и так же аккуратно, как мать, накрывает простынёй.
Валерия Константиновна идёт по двору. Герка на Ерошином балконе прислонился к окошку и не шелохнётся. Слушает.
— Здравствуйте! — кричат ребята его матери. Ведь уже здоровались сегодня и опять здороваются, потому что то «здравствуйте» не считается. Они только первый раз сейчас здороваются. И Герка слышит, что в этом «здравствуйте» уже нет слов «Проходите скорей. Без пожалуйста. Нам совсем не хочется с вами здороваться». Нет этих слов. Нет, как и не было.
Мать, кивнув, идёт к подъезду, а ребята весело подмигивают Герке, дожёвывая яблоки.
Моя работа
Домовая работала вовсю. И Ерошка подолгу один не бывал. Иногда в комнату набиралось сразу по несколько человек. Ребята шли не только менять книги, но и навестить товарища.
Вот сейчас здесь и Весна, и Алёша, и Герка, и та белобрысая, и ещё мальчишки.
Двери надоело скрипеть, открываться и закрываться, она решила больше не вертеться в петлях, а пожить спокойно, открыв комнату и прислонившись к стене.
Неожиданно в коридоре появился Башмак. Его ещё никто не увидел, а он, не переступая порога, замер, уставясь удивлёнными глазами на Герку. Герка посмотрел на него, вздрогнул. Он почувствовал, как зашевелился тот ржавый гвоздь, который в последнее время лежал неподвижно где-то рядом с сердцем. А сейчас, нет, он не просто зашевелился, сейчас кто-то тяжёлым молотком стал бить по его шляпке, загоняя в самое сердце всё глубже и глубже. Это Башмак вот-вот назовёт Герку Кубышом. Не зло, а просто по привычке, потому что давно так зовёт его.
Вдруг Весна (опять она, в самые трудные минуты — она!), увидя странное Геркино лицо, оглянулась в коридор и порх туда. Никто не заметил, как она прошла мимо Башмака и как Башмак почему-то повернул за ней. А потом он вошёл в комнату, поздоровался со всеми сразу, а Герке протянул руку:
— Здорово, Герман. Я и не знал, что ты здесь живёшь.
Это первый раз в жизни он назвал его Германом.
— А вы разве знакомы? — удивились Ероша, Алёша и кто-то ещё.
— Давным-давно, — подмигивает Герке Башмак.
— А Ваську поймали, — выпаливает счастливый Герка. Он чувствует, что Башмак не назовёт его Кубышом.
— Поймали? Кто?
— Да вот Ероша. И пострадал на поле брани. Видишь, нога.
— А ты разве не пострадал? — искренне возмущается Ероша.
Герка усиленно рассматривает половицы.
— Я не пострадал, — говорит он почему-то шёпотом, так что никто не слышит. Но вдруг половицы пропадают, совсем уплывают из глаз.
Это Герка слышит рык отца: «Гер-рка! Щенок! Ты где? Спрятался мерзавец»?
Ребята шумят, Ероша размахивает руками, рассказывая Башмаку, как они с другом ловили Ваську. И пока никто не обращает внимания на этот голос в открытую дверь. Герка, прямой и негнущийся, как солдат в строю, медленно проходит через всю комнату.
Дверь не скрипит. Она прикрывается тихо-тихо и плотно, не оставляя даже самой узенькой щелочки. Дверь понимает, что сейчас ей надо быть закрытой. И вторая дверь, что ведёт на лестничную площадку, это тоже понимает. Понимает и третья, что ведёт в Геркину квартиру.
В коридоре отец больно хватает Герку за ухо и тащит в комнату. И там действительно, как щенка, тычет его носом в пустую корзинку из-под яблок, боком лежащую около стола. Он не только тычет, он бьёт его кулаком по спине, по шее, по всему, что попадается под кулак.
— Твоя р-работа?
— Моя.
Отец от неожиданности выпускает ухо. Оно горит и дёргает, как нарыв. Сын медленно выпрямляется и, глядя прямо в отцовские бешеные глаза, спокойно и уверенно твердит:
— Моя. Моя. Моя.
— Что? — глаза отца выкатываются из орбит.
А Герка ещё спокойней:
— Моя работа, — и никуда не удирает, не изворачивается, а стоит рядом, прямой, как солдат в строю.
Отец думал, что Герка будет врать, извиваться, выкручиваться, а он — тыкать и тыкать его носом в корзину и доказывать его вину. И вдруг неожиданно столкнулся с такой уверенной и спокойной правдой.
А в правде — силища! И Герка сейчас почувствовал это. Отец растерянно отступил на шаг.
— Признаёшь? Сам?
— Признаю.
— Продал товар! Спекулянт! Втихаря, без отца! Денежки прикарманил! — и отец ругается длинной пьяной бранью.
Испуганная дверь ещё плотнее прижалась к своему месту, и форточка, дрожа, тоже прижалась, чтобы не выпустить эти слова куда-нибудь дальше комнаты. А Герка только усмехнулся. Он слышал такие слова много раз в жизни. Это комната слышала их впервые и поэтому испугалась.
— Ага, продал, — спокойно ответил Герка, — втихаря.
— А деньги? — взревел отец.
И тогда Герка залез в свой потайной карман, вынул все оставшиеся мятые рубли и швырнул их отцу:
— На тебе деньги! Клади в кубышку! — и прямой, как солдат в строю, продолжал стоять перед отцом.
— А ещё?
— А ещё у меня нет. Понял?
Было в сыне что-то новое, сильное. И отец опешил. Перестал махать кулаками, только удивлённо и зло глядел на Герку. А тот постоял немного и спокойно, уверенно пошёл вон из комнаты. Отец не двинулся с места, за Геркой пошла только мать. В коридоре она взяла его за плечо и вдруг увидела, что сын почти с неё ростом. И когда успел вырасти? Не заметила.
Глазами, лицом мать молча спрашивала, что случилось. И они пошли в кухню. Там не было никого, и он рассказал ей, куда делись яблоки из корзины и откуда у него мятые рубли.
— Я хочу, чтоб вас тоже за людей считали!
— А мы разве не лю… — и мать заплакала.
А сын молчал, долго молчал и глядел на медный кран, который теперь не капал и был весьма доволен своей жизнью. О чём она плачет?
— Они тебе «спасибо» передали. Все благодарили. Понимаешь? «Спасибо» такое… ну… самое настоящее…
Мать ничего не отвечала.
