Гюнтер поморщился, но от замечания воздержался. В лагерном госпитале, в котором он провёл почти полтора месяца, имя Геринга было ругательством. Лежащий рядом с ним лётчик, сбитый на пятый день войны в Белоруссии, пытался оправдать, если не самого командующего люфтваффе, то хотя бы лётчиков, не обязанных нести ответственности за просчёты своего командования. Внятного объяснения на главный вопрос 'почему так произошло' капитан, кавалер двух железных крестов, герой боёв во Франции и небе Британии, дать так и не смог. Из его рассказов получалось, что генералы были абсолютно уверены - серьёзного сопротивления им не окажут. И страшная мясорубка, учинённая русскими с первых же минут войны, вызвала у них шок.
Далее шли, оставленные русскими без изменений, репортажи с фронта, где довольные собой артиллеристы позировали на фоне подбитых русских танков, награждали пулемётчика, сумевшего остановить атаку русской пехоты, зенитчиков, сбивших русский бомбардировщик.
Следующий кусок плёнки демонстрировал тысячи людей, копающих грандиозные противотанковые рвы. Бодрый голос комментатора вещал о том, что строящийся оборонительный рубеж позволит остановить советские войска на подступах к Одеру, откуда победоносная германская армия погонит русских варваров на восток до самой Москвы.
У Гюнтера зазвенело в ушах от наступившей тишины, русские вставили в немецкий журнал свою кинохронику, оставив её абсолютно беззвучной. Громадная колонна советских танков безостановочно движется мимо снимающих её корреспондентов. Развороченные взрывами траншеи, в которых навалены тела в немецком обмундировании. Торчащий из земли хвост истребителя с крестом. Большое поле, уставленное сгоревшими панцерами с крестами на башнях. Нескончаемая колонна пленных, сопровождаемая русскими солдатами с винтовками наперевес.
И опять Германия. Почтовые служащие, швыряющие в громадный костёр какие-то мешки. Вываливающиеся из прогоревшей в боку мешка дыры прямоугольники писем. И всё тот же бодрый закадровый голос, сообщающий о том, что по решению фюрера уничтожены переданные агентами мирового сионизма, именующими себя Международным Красным крестом, лживые послания, якобы написанные пленными солдатами Вермахта.
Снова Германия. Громадный зал, забитый народом. Вещающий с трибуны Гитлер. Восторженные выкрики присутствующих. Взметнувшиеся в приветственном взмахе руки. 'Хотите ли вы тотальной войны?' - выкрикивает фюрер. 'Зиг хайль!' - ревёт толпа. 'Желаете ли вы умереть во славу Рейха?' - задаёт Гитлер следующий вопрос. 'Зиг хайль!' - ревёт толпа. 'Что ожидает предателей?' - фюрер патетически вскинул руки. 'Смерть!' - вскрикивает зал.
На весь экран передовица 'Фелькишер Беобахтер' с заголовком: 'У нас пленных нет - есть дезертиры и предатели'.
Выступление Геббельса, сообщающего народу, что немецкие солдаты, выбравшие плен вместо почётной смерти во славу Рейха, объявляются дезертирами, лишаются всех гражданских прав и отдаются под суд. После победоносного окончания войны, в чём фюрер и партия ни секунды не сомневаются, все эти трусы будут осуждены и понесут заслуженное наказание.
Зашевелились солдаты, раздались возмущённые выкрики, но быстро смолкли. А на экране министр пропаганды перешёл к судьбе пленённых офицеров и генералов. Их он попросту объявлял предателями, которые будут немедленно отправлены в концлагеря на сроки, зависящие от их воинского звания и занимаемой должности.
Вновь лист бумаги на весь экран. Но на это раз не газета, а приказ рейхсканцлера Адольфа Гитлера, подтверждающий всё сказанное Геббельсом.
Опять бумаги. Приказы, приказы, приказы... Лишение наград... Поражение в правах... Отправка в штурмовой батальон... Заключение в концлагерь... Смертная казнь для особо провинившихся...
Самого Гюнтера ожидал, как минимум, штурмовой батальон. И то, если он докажет, что попал в плен раненым и в бессознательном состоянии. Справку что ли принесёт, подписанную начальником русского госпиталя? В этом лагере, кроме него, ещё четверо из его бывшего батальона. И все попали по ранению. Мюллер с переломом руки. Троих солдат из второй роты засыпало рухнувшей стеной. Откапывали их русские. Они, получается, должны были задохнуться кирпичной пылью, но не позволить себя спасти?
Мелькнули на экране последние кадры фильма, загорелся свет. Подавленные солдаты продолжали смотреть на белое полотнище экрана. Прозвучала команда на выход. Охрана стала формировать колонны по два, которые двинулись в открытые настежь двери кинозала. Персонал столярной мастерской, пришедший в первых рядах, ожидал своей очереди.
Гюнтер по привычке пристроился впереди своего подразделения, когда услышал: 'Гюнтер!... Гауптман Шульце!' Повернулся и в нескольких шагах от себя обнаружил довольное лицо Курта. Курта в русской военной форме!
- Настоящего кофе тебе не обещаю. - Курт придвинул к себе чашки и начал наливать их из маленького чайника. - Русские тоже используют эрзацы. Кофе, к примеру, изготавливают из пережжённого ячменя и корней какой-то травы. А вот чай у них настоящий. Поэтому мы с тобой попьём чая. Как полагается у русских, с сахаром и лимоном.
Курт показал пример, отхлебнув маленький глоток обжигающего чая. Гюнтер последовал его примеру. Чай, действительно, был хорош. Особенно с печеньем, вкус которого Гюнтер успел забыть за время войны и плена. Гюнтер отхлёбывал чай мелкими глотками из чашки, сам вид которой поневоле вызывал воспоминания о Лотте, у которой были похожие чашки. Как она там? Хорошо всё-таки, что он не стал писать письмо домой, не веря в возможность русских его доставить. И сейчас радовался, что не подставил свою семью. Гестапо, наверняка, ознакомилось с содержанием писем, прежде чем показательно уничтожить их. А то и оставило в качестве основной улики предательства, заменив оригинал какими- нибудь ненужными бумагами.
Курт замолчал, давая бывшему товарищу по батальону обдумать сложившееся положение. А Гюнтер нашёл взглядом лимон и задумался - откуда такая роскошь? Кто же такой Курт Мейстер на самом деле? Что должен сделать простой обер-лейтенант Вермахта, чтобы получить такое доверие у врага?
- Как тебе приказ нашего гениального и непогрешимого фюрера? - перешёл к следующей фазе разговора Курт, даже не скрывая издевательского тона.
- А это правда? - спросил Гюнтер.
- Абсолютная. - Курт отставил в сторону пустую чашку. - Я уже, к примеру, приговорён к расстрелу за государственную измену.
- Что ты такого успел сделать? - Удивился Гюнтер.
- Объяснил несколько раз немцам, попавшим в окружение, что они не обязаны умирать во славу этого ублюдка. И не скрывался за чужими именами.
- Это опрометчиво. - Решился сделать замечание Гюнтер. - Что теперь будет с твоими родными?
- Да из близких родственников у меня только сестра, но она живёт под другой фамилией. Я ведь незаконнорожденный, записан под фамилией матери. Дальняя родня и не подозревает о моём существовании. - Махнул рукой Курт. - Сестра обо мне вряд ли помнит, выросла в детском приюте имени одного из борцов за торжество национал-социализма. Не будем вспоминать этого мерзавца, о котором ещё мой отец высказывался, как о последней мрази. Но вот же удостоился. А моего отца закопали где-то в лесу под Мюнхеном. И даже креста на могиле нет, под который можно букет цветов положить. Хотя, истинному наци крест не положен.
Курт встал и отправился к лежащей неподалёку командирской сумке. Из неё была извлечена солдатская фляга русского образца и пара металлических стаканчиков. Вернувшись, Курт решительно сдвинул в сторону чайные принадлежности, установил на столе стаканы и, отвинтив крышку, налил стаканчики до самого верха.
- Привыкай. - Усмехнулся Курт, заметив удивлённый взгляд своего товарища. - Нам, возможно, всю жизнь с русскими рядом жить.
- Кому нам? - Коснулся опасного вопроса Гюнтер.
- А всем, кто в плен попал. А это, на данный момент, почти шестьсот тысяч! - Курт поднял стакан,
