лестницу и похитить красавицу принцессу. Можно перевязать чемоданы и коробки вашей тетушки, старой девы, решившей попутешествовать. Из веревки можно сделать тетиву для лука. На ней, наконец, можно взять и повеситься.
Куда меньше оснований для радости было бы у путешественника, который обнаружил в пустыне телефон. По телефону можно позвонить, но больше он ни на что не пригоден. И хотя иные из нас обожают разговаривать по телефону, прелесть находки меркнет, когда вспоминаешь, что в пустыне и позвонить–то некому. Наша беда заключается в том, что, изгоняя из нашего обихода очередной старинный предмет, мы обрываем те многочисленные корни, которыми он был связан с нами и нашим образом жизни. Наши нынешние социологи затратили массу усилий, прежде чем выяснили, что у каждого старого обычая или установления была по крайней мере хотя бы одна причина, коренившаяся в насущных нуждах человека. На самом же деле таких причин было гораздо больше. Старые методы и установления, так сказать, прочно стояли на земле, почти все они были «четвероногими» (а порой попадались и «сороконожки»).
Сравнивая времена нынешние и времена минувшие, нельзя не обратить внимание на общую закономерность: там, где раньше человек пользовался одной вещью, одним предметом, удовлетворявшим шести нашим потребностям, теперь мы видим шесть крошечных предметиков, а точнее — в этом–то, кстати, вся беда, — пять с половиной. Я отнюдь не хочу сказать, что подобная специализация полностью бессмысленна и неоправданна. Я не раз благодарил бога за телефон. Не исключено, что настанет день, и я возблагодарю его за ланцет. По сути дела, в каждом из этих сногсшибательных нововведений есть своя прелесть и польза (разве что за исключением асбестовой печки). И все же я не думаю, что самый рьяный поборник специализации станет отрицать, что в многоликих методах и установлениях былых времен была та самая цельность, которую — в разумных, конечно же, пропорциях — было бы неплохо сохранить нам и сегодня…
Даже самые горячие поклонники «современного мышления» вряд ли будут возражать против того, что многогранность как признак личности есть безусловное достоинство, причем достоинство, которое всем бросается в глаза. О гармоничной, всесторонне развитой личности мечтали мыслители самых разных эпох. Достаточно вспомнить теорию всестороннего воспитания Аристотеля, художественную разносторонность Леонардо да Винчи и его друзей, высокий дилетантизм как обязательное свойство Аристократа — Личности Высшего Порядка (примеры тому сэр Уильям Темпль или знаменитый граф Дорсетский). Такой тип личности дает о себе знать и в литературе нашего времени, но в формах причудливых и противоречивых: то еле слышной мелодией у Уолтера Пейтера, то громогласно, как корабельная сирена, в стихах Уитмена. Но подавляющее большинство людей никогда не имели возможности обрести такую многогранность — прежде всего в силу характера своей каждодневной деятельности. Подчеркиваю — в силу характера, а не самого факта деятельности. Так, Леонардо да Винчи, как известно, трудился в поте лица своего, в то время как среди наших министерских чиновников, деревенских констеблей или городских водопроводчиков немало таких, которые, с одной стороны, вовсе не утруждают себя работой, а с другой, отнюдь не выказывают признаков той гармоничности и универсальности, о которых говорил Аристотель [108]. «Среднему человеку» в наши дни страшно трудно стать «универсалистом», потому что он обязан быть специалистом. Он вынужден не только направлять все свои усилия на овладение каким–то одним ремеслом, но и стремиться овладеть им в совершенстве, чтобы оказаться конкурентоспособным в нашем суровом обществе. В первую очередь это относится к мужскому населению: от первобытного охотника до современного инженера–энергетика каждому из них приходилось не просто делать свое дело, но стараться делать его лучше других. Инженер–энергетик в наши дни должен быть весьма энергичным, иначе его оставят далеко позади его более энергичные коллеги. Что и говорить, все те достижения человеческого разума, которыми так гордится (и надо сказать, не без оснований) наша современность, были бы невозможны без повышенной концентрации внимания на избранной сфере, но такая сосредоточенность разрушает интеллектуальную гармонию сильнее, чем разрушал ее религиозный фанатизм прошлого. Нет точки зрения, более удручающей своей узостью, чем та, согласно которой сапожнику не дано судить «выше сапога» [109]. Наша интеллектуальная артиллерия дает оглушительные залпы, но все они в одном направлении, по одной, раз и навсегда заданной траектории. Канонир стреляет не дальше, чем его пушка, но пушка слишком часто бьет мимо цели. Астроном видит то, что открывается ему в телескопе, но телескоп видит, в сущности, так мало. Наши канониры, астрономы и им подобные напоминают людей, которые, взобравшись на самую вершину высокой горы, увидели горизонт как огромную сплошную окружность, но затем стали спускаться каждый по своей тропинке и отправились — кто быстрым шагом, кто еле передвигая ноги — в разные города. Все это вполне естественно: должны быть разные тропинки и разные города, должны быть узкие специалисты, — но неужели не осталось никого, кому было бы важно и нужно созерцать горизонт? Неужели человечество будет отныне состоять лишь из узких специалистов — хирургов, водопроводчиков и так далее? Неужели мы обречены на мономанию?
Впрочем, судя по всему, такая беда угрожает лишь половине человечества. Согласно нашей давней традиции, в каждом доме есть и узкий специалист, и мастер на все руки. Точнее сказать, мастерица на все руки. Справедливо это или нет, но сложилось так, что универсализм и специализация были разделены между людьми в зависимости от пола. Мужчинам достались ловкость, умение, смекалка, женщинам — мудрость. Все это было бы прекрасно, но не следует упускать из виду хоть и старую, но вполне справедливую истину: ловкость и смекалка убивают мудрость.
Но и у женщин идеалы универсализма давным–давно поблекли и потускнели. Они растаяли в жарких лучах честолюбивых устремлений и одержимости техникой. Человек давно стал носителем одной идеи, потому что он владеет каким–то одним оружием. Ему вручили это оружие и отправили в бой. Требования цивилизации в первую очередь обращены к мужчине и только уже потом, косвенно, к женщине. Человек в наши дни, если воспользоваться формулой наших учебников успеха, должен «предлагать миру то лучшее, что в нем есть». Но стоит только подумать, какую малую часть личности составляет это «лучшее»! Кто знает, может быть, то, что мы полагаем в себе «второсортным» или даже «третьесортным», на самом–то деле ценнее и важнее этого «лучшего». Если вы стали первой скрипкой, то теперь вы на всю жизнь прикованы к ней и не смеете даже вспомнить о том, что вы, между прочим, кроме того, и отменная четвертая волынка, неплохой пятнадцатый кий, вполне сносная рапира, рука (в висте), перо, пистолет, а также образ и подобие создателя.
ШКОЛА ЛИЦЕМЕРИЯ
Их нередко критикуют — и, надо сказать, не за то, за что следовало бы. Их поругивают за схоластичность, за жестокость, за надменность (гордятся, мол, происхождением). В действительности ученики английских закрытых школ никакие не схоласты и не изверги. В подавляющем своем большинстве они совсем не склонны кичиться своими предками, тем более что последние, как правило, дают немного оснований для подобных настроений. Их учат вежливости, учтивости, уравновешенности, в них воспитывают мужество и чистоплотность, они обычно добры к животным и корректны со слугами, а в общении
Самый главный изъян системы закрытого образования в нашей стране заключается, на мой взгляд, в ее вопиющем забвении долга говорить правду. Среди наших провинциальных старых дев еще бытует мнение, что в английских закрытых школах воспитанников учат говорить правду, одну только правду, но несостоятельность такой точки зрения более чем очевидна. Крайне редко и крайне невнятно в английских закрытых школах воспитанникам советуют не лгать, но согласитесь, что не лгать и говорить правду — вещи разные. Я, например, вполне способен оказывать молчаливую поддержку самым гнусным и отвратительным
