дом Екатерины Брагантской. И так можно продолжать до бесконечности. Когда достопримечательностей так много, о них просто перестаешь вспоминать — как если бы при Ватерлоо состоялось не одно, а двадцать сражений или в Раннимиде была подписана не только Великая хартия вольностей, но решительно все английские законы и постановления. Всякая лондонская улица хранит в себе память о великих исторических событиях, о знаменитых поэтах, о кровопролитных сражениях. Отчасти именно поэтому Лондон кажется нам лишенным романтики — в нем слишком много романтики, чтобы она ощущалась повсеместно. Другая, не менее весомая причина заключается в том, что городу посвящается куда меньше описаний, чем деревне. Почти во всех книгах можно отыскать обстоятельное изображение поля. Цель настоящей книги как раз и состоит в том. чтобы дать нам исчерпывающее описание улицы.
Необходимо прояснить некоторые ошибочные представления, укоренившиеся в этой связи. Так, например, к городским окраинам принято относиться как к чему–то будничному, прозаическому. Может быть, это и так, но, по–моему, нет ничего более романтического, чем городская окраина. Тот, кто пренебрежительно относится к пригородам, пренебрегает тем самым английской историей, особенностями развития английского общества, самой природой английских общественных институтов. Разумеется у пригорода есть свои, и весьма существенные, недостатки, но эти недостатки никак не связаны с современностью. Городские окраины — это не только то, что немцы обычно называют «Colonie», то есть удаленные от центра жилые кварталы, возникающие по мере роста городского населения. В Лондоне есть такие пригороды, но только не Баттерси. Собственно лондонский пригород — это, по сути дела, крохотный городок, который когда–то вырос на холмах и жил своей независимой жизнью до тех пор, пока бурное море разлившегося Лондона не захлестнуло его с головой. Эти городки завоеваны могущественным городом, но они сохранили свое лицо, как сохраняют его завоеванные государства. Можно сказать, что эти городки пришли в упадок, став жалким придатком Великой лондонской империи. Однако они не пали настолько, чтобы сказать: они вновь родились, созданные Великой лондонской империей. Всякий раз, когда мне случается бывать в Уондзуорте или в Патни [244], меня охватывает чувство, будто в этих лондонских пригородах и по сей день жива мятежная память о славных днях их независимости. Проблема городских окраин неразрывно связана с непосредственной задачей автора книги отыскать в Лондоне памятные места, связанные с жизнью великих людей. В самом деле, многие из них жили в Лондоне во времена, когда он еще не был Лондоном в современном понимании. Так, Камберуэлл сейчас, может быть, самый пыльный район города; когда же там жил Браунинг, он, может статься, был самым зеленым. Поэт мог слышать сразу двух соловьев (а не одного, который еще почему–то поет у нас в Баттерси), и притом каждую ночь подряд! [245] А потому — давайте относиться к городским окраинам, как к древним городам, на которые обрушилась кипящая лава, извергаемая вечно действующим вулканом современного домостроительства. Обаяние Лондона, его нетленная слава в том, что это самая несообразная, самая многоликая из столиц мира: чуть ли не на каждой улице Лондона можно увидеть американский бар, выросший по соседству с церковью, которая строилась еще до крестовых походов.
Нет ничего удивительного в том, что человека может раздражать Лондон, как может раздражать его вся вселенная, — но даже в этом случае в Лондоне ему едва ли придется скучать [246].
«КНИГА СНОБОВ» И ТЕККЕРЕЙ
«Книга снобов», как хорошо известно, первоначально печаталась в «Панче» [247]. В самой фабуле книги, задуманной как тонкая и остроумная пародия на помпезный стиль научных изысканий, скрывается злая ирония. Художественное воплощение — под стать изобретательному замыслу: его отличает подчас поразительная точность и артистизм. И вместе с тем всякий, кому довелось работать в газете, не ошибется, сказав, что в «Книге снобов» безошибочно угадываются литературные навыки профессионального газетчика. Сразу же бросаются в глаза, например, напыщенные риторические концовки некоторых глав, наподобие той, в которой описывается мрачный дворец и гнусное ложе опустившегося Лорда Карабаса [248], в связи с чем автор принимается расточать неуемные похвалы самому себе; мол, нам, представителям среднего класса, несвойственны невиданная заносчивость и неимоверная скаредность, которые уживаются в этом гадком несчастном старике. Бывает, впрочем, и так, что глава кончается, словно уличная потасовка, разящим выпадом кинжала, молниеносной и меткой эскападой. Вот, например, Теккерей мимоходом сообщает читателю, что восковая фигура Георга IV в королевской мантии выставлена для всеобщего обозрения; цена за вход — один шиллинг, для детей и лакеев — шесть пенсов. «Смотрите — всего шесть пенсов!» [249] Иногда же глава обрывается внезапно каким–нибудь незначащим замечанием: это Теккерея–журналиста что–то отвлекло, и он, стремясь поскорее закончить главу, обрывает себя на полуслове. Тем самым «Книга снобов» представляет собой очередной пример того странного парадокса, который впервые проявился в заимствованных сюжетах и наскоро написанных пьесах Шекспира: книга, которую читатель не выпускает из рук, по–видимому, писалась ее автором на скорую руку; то, что читателю доставляет несказанное удовольствие, приводило писателя в крайнее раздражение. Книга Теккерея лишний раз подтверждает, что недолговечная журналистика может жить веками.
У «Панча» есть все основания гордиться этой великолепной работой, равно как и другими, например «Песней о рубашке» [250] или блестящими карандашными рисунками Кина, которыми пестрят страницы журнала. Вместе с тем само по себе упоминание, что некое произведение впервые появилось в «Панче», может — поразительным образом — сбить с толку современного читателя. Такая основополагающая черта английского характера, как неистребимая предубежденность, более всего проявляется в прекраснодушной верности внешним атрибутам вещей, между тем как сами вещи совершенно изменились или исчезли вовсе. У всех у нас есть кузен или тетушка, которые упрямо продолжают ходить в рыбную лавку Рибса или в обувной магазин Туффля только потому, что Рибс и Туффль издавна почитаются деловыми и надежными предпринимателями. Им даже не приходит в голову, что бедного Туффля нет в живых уже лет сто, а лавчонка Рибса давно уже входит в огромный рыбный трест, который принадлежит юному коммерсанту из–за океана. Все мы знаем, что детей продолжают упрямо записывать в старые школы, хотя в них давно уже заправляют новые учителя, а какой–нибудь торговец чаем из Бромптона и по сей день неизменно открывает по утрам свежий номер «Таймс», как если бы редакция этой газеты не претерпела за эти годы чудовищные изменения. Находясь под воздействием той же предубежденности, многие из нас забывают, что современный «Панч» не имеет ничего общего с тем «Панчем», в котором сотрудничал Теккерей. Во многих своих проявлениях современный «Панч» — это не столько «Книга снобов», сколько журнал для снобов. Даже оставив в стороне великодержавные замашки журнала, приходится констатировать, что современный «Панч» — в целом консервативный орган, выражающий большей частью интересы благополучных слоев общества. Именно поэтому современному читателю бывает так трудно понять, что во времена Теккерея «Панч» был чуть ли не революционным журналом.
Впрочем, такое определение не следует понимать буквально. Разумеется, «Панч» не был революционным журналом в том смысле, в каком считаются революционными журналы французские или итальянские. Английский радикализм всегда был скорее позой, нежели убеждением, — будь он убеждением, он мог бы одержать победу. Отличие старого «Панча» от современного более всего проявляется в юмористической тематике. Современный английский юмор во многих отношениях даже превосходит юмор старого «Панча»: он более изощрен, более изыскан. При этом большинство талантливых современных юмористов избирают предметом для осмеяния быт простых людей. Бывает, что эти юмористы шутят умно и проницательно, как мистер Барри Пейн, гуманно, как мистер Петт Ридж, добродушно, как мистер Зэнгвилл, разухабисто и бесшабашно, как мистер Джейкобс, — но все они высмеивают исключительно жизнь простых людей. Для них нет более комических персонажей, чем пьяница, идущий за пивом, или прачка, которая развешивает белье во дворе. Однако такой юмор существовал и в
