даже посередине можешь написать себе «прервался» и сразу же вышел здоровенький и живой.
Писать можно карандашом, или ручкой. Можно сесть на воду, можно на пыли, или на грязи. Это не имеет принципиального значения, но лучше писать на бумаге и очень чётко выписывать каждое слово. Почему? А вы не в состоянии ещё бульков отследить и не в состоянии через них, нить сделать полной. Ты спрыгнул куда-то и нить куда-то ведёт. На самом деле, ты шёл по нитке, здесь у тебя клубок, ты его пропустил и дальше тянешь какую-то следующую нить, а тот клубок висит. И тебе кажется, что нить та же. Да, она та же, только на самом деле, продолжение было бы вот здесь и только тогда бы ты вошёл в клубок. Там ещё куча клубков. И надо пройти, лучше немножечко, пару пядей, чем проскочить на большое расстояние, но зато эта пара твоя, ты её хозяин. Я поискал подтверждения, что такая форма существовала.
Вот краткая цитата профессора Смирнова 1912 года. Исповедь никогда не понимали, как суд над преступником божественного закона, а скорее, как лечение больного… Традиционная школа не христианская, а скорее всего она, как скоморошья, ближе к дзеньским. Скоморохи учили только дураков. Вы помните, что только дурак может в конце сказки стать царём. Дурак, является тем, кто проходит посвящение и получает просветление. Вначале он дурак. Писать на воде — это писать на том, на чём следа не останется. Мы сориентированы нашей цивилизацией, что бы оставить след. Надо пройти по миру, не оставляя следа и, вспомните начало лекции, вернуться туда, где вначале истории ещё нет ничего, убрав свои следы, убрав за собой весь свой сор из этого мира.
Писанка
Следует иметь в виду, что старики как мы не писали. Писанка — наше собственное изобретение, хотя впервые мне эту технику показал Дядька. Он рассказывал, что был у них дед, который сидел, бывало, у реки и чертил по воде палочкой с развилкой. Судя по названиям, реки вообще воспринимались мистически: река Уводь («которая уводит»), река Клязьма («мать Кля», отсюда «клятва» и «кляча» — лошадь, перевозящая мёртвого в иной мир), река Волга (сила — га, Волоса; йога — сила единения). Интересно отметить, что Уводь впадает в Клязьму, а Клязьма — в Волгу.
Итак, писанка «вилами на воде». Пацаном в 7–9 лет Дядька играл рядом с этим дедом, а потом его к нему потянуло. И вот от него он многому научился. Мне Дядька показывал это так: взял старую вилку, загнул зубцы, открыл в печи заслонку и повёл по саже… полукружьями. Ощущение было такое, словно кто- то мыслит.
Задача заключается в том, чтобы дойти до состояния «разматывающегося самоката», т. е. ощущения того, что каждое твоё слово разматывает самокат (мышления). Обычно человек не осознаёт процесса обучения, просто позволяя словам входить внутрь себя, где они укладываются, наматываясь, как бухты каната, и вытесняют собой жизнь. Напротив, начиная осознавать каждое слово или начиная ощущать, мы словно бы разматываем самокат, благодаря чему в нас снова входит жизнь.
Для стариков лишних слов не было: каждое их слово было словом — самокатом, дающим освобождение.
С позиции этнопсихолога, наука языка может быть сформулирована следующим образом: «Для познания собственно мышления, мне достаточно иметь своё собственное мышление». И в этом — каждый человек абсолютен. Иными словами, мы используем путь субъективной психологии. Потянув за дну из ниточек своего мышления, ты спрашиваешь: «Это моё?» И оно тебе отвечает: «Да, это — моё», в том смысле, что оно у тебя есть. Правда, это не означает, что истинное для тебя является истинным и для других. Но для нашей работы этот метод подходит. Погружаясь глубже, можно увидеть, где ты заканчиваешься как индивидуальность и где начинаешь пересекаться с такими же как ты людьми, т. е. выходить на объективность.
Вот разматывая нить своего самоката, я вижу, что во мне присутствует дурак. При этом я думаю: «Это явление только моё или общечеловеческое?» Иными словами, если мы не будем выпендриваться и раздувать свою значимость, то можем выйти и на определенные способы объективации. Например, вы спрашиваете кого-то: «Я вот тут нашёл кое-что интересное, а как с этим обстоит у тебя?» Тебе говорят: «Да, это и правда интересно». И значит в этом есть какая-то объективность. Иначе говоря, будучи предельно точны в своей субъективности, мы можем выйти на вполне объективные вещи.
Вернемся к писанке. Основная задача здесь: быть предельно точным в то, что ты делаешь, а через это — предельно осознающим то, что из тебя выходит. Только тогда всё это становится освобождением. Иными словами, это есть один из инструментов обучения разуму: всегда быть предельно точным.
Рассмотрим это на примере искусства писать статьи. Рецепт включает в себя всего три пункта.
Поскольку главное при этом научиться точно выражать свою мысль, то прежде всего надо поверить в себя, поверить в то, что всё тобою сказанное в точности соответствует твоей мысли, т. е. всегда говорить, что реально есть, видеть воплощаемые в мысли образы. Ибо слово есть материальное выражение мыслеобразов. Другое дело, что часто мы сами не можем понять свои мысли. Слово не является чем-то самостоятельным. И если ты говоришь так, что тебя не поймешь, то это значит, что именно так ты и мыслишь. Все эти сбои мышления вызваны тем, что тебе словно бы натолкали в голову битого кирпича, из которого не построишь целостного здания.
Итак, наша задача — научиться видеть свои мысли, а точнее, видеть стоящие за ними образы. Итак три пункта «рецепта написания статей».
1) Научиться видеть то, что ты хочешь сказать или иначе видеть образ, который ты хочешь воплотить в слове, что далеко непросто.
2) Научиться видеть, совпадает или не совпадает сказанное тобой с тем, что было задумано.
Часто чувствуя, что мы не в состоянии высказать что-либо как надо, мы всё же бываем не в силах остановиться и сопоставить то, что мы хотели сказать, с тем, что получилось на самом деле. Вместо этого мы продолжаем говорить и говорить, пока не убедим собеседника в том, что знаем, что мы хотели сказать. (И что ему надо сделать то, чего мы хотим).
Итак, задача заключается в том, чтобы, заметив ошибку, остановиться, сказав себе: «Стоп. Что-то у меня явно не получилось и сейчас мне важнее всего понять, что именно у меня не сварилось», нежели проскочить дальше и заставить кого-то что-то сделать. Разумеется, мы всегда способны прорваться сквозь собственную невнятность, чтобы управлять окружающими. Однако подобное общение совершенно неэкономично. Мы и так всю жизнь управляем другими, передавая им те или иные образы. И всегда неточно. Дело доходит до того, что хотя мы говорим вроде очень умно и красиво, собеседник нас не понимает.
Поэтому, сказав собеседнику что-либо, вообще-то неплохо его спросить: «Ты меня понял?» И не делаем мы этого потому, что точно знаем: посыпятся вопросы. А вот этого нельзя допускать, пусть делает, не задавая вопросов. Вот он обычно и делает, не задавая вопросов. И так у нас и сделали всю нашу страну. Какие команды — такие и действия. Не делать того, что сказали нельзя — убьют, а потому делаем без вопросов, как поняли. А поняли как в армейском анекдоте.
Сержант: «Рядовой, почему у вас сапоги не чищены?»
Рядовой: «А это, товарищ сержант, вас не касается!»
Сержант: «Что ты сказал?»
Рядовой: «Так гуталина же нет, товарищ сержант».
Сержант: «Это меня не касается.»
Рядовой: «Так я же так вам и сказал, товарищ сержант».
Итак, понять, что высказанный тобой образ не совпадает с задуманным, значит увидеть это воочию. Как это сделать? Для этого надо честно себе сказать: я очень неэкономичен в общении, мне стоит поработать над созданием более экономичной системы общения с окружающими (и соответственно, для управления ими). Стоит потратить время на то, чтобы беседуя с кем-либо, вовремя останавливаться, заметив, что сбился с мысли и спрашивать у собеседника, всё ли ему понятно. Беседуя с троповыми следует прямо просить их помощи в этом. Ибо, идти дальше в работе над собой можно лишь поняв, что именно тебя
