Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

стоящим предметным бытием уже произведено и опирается на единственно возможное первичное понятие сознания как направленности» (Там же, с. 195).

Почему единственно возможное? Вот я беру и понимаю сознание как, к примеру, воспринимающую среду. Значит, возможно и иное. Почему Франк пишет так? А он, как полагается настоящему философу, не договаривает того, что свои обязаны понимать. Книга-то писана не для любого. Тайным языком писана. Для приобщенных. Вот это и опущено: опирается на единственно возможное для профессионального философа понятие сознания! Если ты наш, то делай философию, а не сознание исследуй!

Но что же все-таки при этом это «малое» сознание, которое не есть образы и содержания, но создает их? И что Декарт описал не очень точным выражением: я мыслю? А точнее, я заглядываю в себя и осознаю, что я мыслю.

«Сознание в этом смысле есть не «круг» — все равно, «малый» или «большой», — а скорее сравнимо с пучком лучей, который, исходя из одной точки, расширяется в безграничность, и, ничего не замыкая в себе, потенциально все захватывает» (Там же, с. 195–196).

Вот и опять появляется в русской философии Карповский образ сознания, как света. Для Франка, он, правда, не столь определенен, не более, чем способ описывать какие-то качества сознания. Но без такого способа, похоже, описать сознание полноценно не удается, и, значит, к нему стоило бы вернуться и исследовать. Впрочем, это уже не вопрос к Франку.

Что же касается его, то я бы завершил рассказ вот такими словами: «Мы стоим, таким образом, перед задачей выработать единое понятие сознания» (Там же, с. 192–193).

Он даже делает первую попытку. Пересказывать ее я не буду, не хватит сил ни у меня, ни у читателя с неиспорченными профессиональной философией мозгами. Задача была поставлена, и она стоит до сих пор. Не оборви революция развитие русской философии, возможно, она была бы уже решена. Такой штурм этой крепости, какой вели тогда русские мыслители, не мог не дать плодов.

Глава 10. Сознание и его собственник. Шпет

Густав Густавович Шпет (1874–1937) — польский немец по происхождению — сейчас считается чуть ли не великим русским философом. Как говорится, фигура харизматическая, особенно для интеллигенции. Думаю, потому, что он был очень интеллигентным и очень западным мыслителем по складу ума. При жизни это вызывало отторжение у людей, которые его окружали, его плохо принимали философы и совсем не принимали психологи, хотя он очень много писал по психологии. Впрочем, это за рамками моего исследования, желающих отсылаю к книге В. Зинченко «Мысль и слово Густава Шпета».

Что же касается понимания сознания, то тут мое мнение двоится. Шпет, безусловно, был очень сильным философом. Но когда читаешь о нем в словарях и энциклопедиях, то может сложиться впечатление, что он философ сознания. Там слово «сознание» сверкает чуть ли не в каждом предложении! Шпет и то сказал о сознании, и другое открыл!..

Мое мнение — Шпет для философии сознания сделал главным образом то, что ее стало невозможно читать. Да и нельзя забывать того, что он был учеником Гуссерля и искренним феноменологом. А про феноменологию у философов бытует мнение, что она занимается сознанием, а Гуссерль критиковал психологизм в понимании сознания. Однако сознание феноменологию занимало мало. Ей было дело до того, что говорил Декарт. Это и было сознанием феноменологии. А мнение это утвердилось в итоге недоразумения: феномен — это явление. Явление — это то, что являет себя. Где? Конечно, в сознании. Значит, феноменология — наука о сознании. А Гуссерль и Шпет о нем и писали.

Гуссерля в сторону. А Шпет действительно часто использует слово сознание. В сущности, первая работа, где сознанию уделена целая глава, была написана за год до Франковского «Предмета знания». Это «Явление и смысл». И я не случайно поминаю в связи с ней Франка. Рассказы о сознании у них поразительно схожи. Причем, Шпетовский чище и понятнее, будто Франк не очень удачно его пересказал.

И все же я поставил Франка вперед. Почему? Потому что Франк, хоть и явно зависим в своем понимании сознания от феноменологии, пытается говорить сам. И лишь использует феноменологическое понимание для создания собственного понимания сознания. Шпет же в отношении сознания в чистом виде перелагает Гуссерлевские «Идеи». Из всей главы «Чистое сознание» достаточно привести одно предложение, чтобы распрощаться со Шпетом и отправиться к первоисточникам:

«То особое бытие, на которое теперь направляется наш взор, есть то, что выше было обозначено, как cogito, сами наши переживания, сознание» (Шпет, Явление и смысл, с. 41).

Вот это сознание и оказывается «поприщем (das Feld) новой науки — феноменологии» (Там же).

Это, безусловно, сильнейшая философия современности, и Шпет как-то очень вовремя это почувствовал и оказался первым у стола, где распределялись места. Возможно, за это его так и уважают сейчас. Однако, к сознанию это имеет отношение условное, я бы сказал, кабинетное или диссертационное. А мне нужно что-то такое, что мне поможет в очищении.

Единственный живой кусок во всей книге — и тот приведен во Введении. Шпет вдруг принялся воевать с прагматической наукой. Война эта странная и очень похожая на то, как Лосский обещал рассказать о сознании по-сверхновому, да так и не сказал ничего, кроме все тех же профессиональных психологизмов.

«Истина современного прагматизма не в том, что так должно быть, а в том, что так есть: научное знание по существу есть знание прагматическое и даже техническое, знание pour agir! Свободное, чистое, абсолютное философское знание начал должно быть, поэтому, чистым, абсолютным, свободным от всякой теории, в недрах своих таящей червь прагматизма, и так как это знание именно начал, то оно должно быть знанием до-теоретическим. Таково первое и главное требование, какое мы предъявляем к основному философскому знанию.

Но откуда же оно почерпается, где его «источник»? До-теоретическому знанию науки, до-научному знанию, мы противополагаем знание обыденное. Не отсюда ли почерпаются и философские начала? Если угодно, да! Ибо это есть знание жизненное, почерпнутое из целого, еще не ограниченного ни намеками теорий, ни предписаниями рассудочного раздробления» (Там же, с. 3–4).

Здорово, любопытно, но к чему? Где это у Шпета? Сказано, чтобы шокировать профессуру, потому что это из речи на открытии Московского Общества по изучению научно-философских вопросов в 1914 году. До этого Шпет умудрился и в революцию поиграть, за что его исключали из университета. Наверное, пережиток той поры.

Считается, что основной работой Шпета, посвященной сознанию, была статья «Сознание и его собственник» (1916 г.). Статья, очевидно, писалась в ответ на вопрос Владимира Соловьева: чье сознание? И написана она заумно и скучно.

Всю суть ее можно пересказать коротким отрывком из философского словаря:

«В 1916 году в заметках 'Сознание и его собственник' Шпет пытается рассмотреть проблему субъективности сознания и приходит к выводу, что интуиция «Я» может быть выполнена только в широком социально-культурном контексте, где личность выступает как специфический 'социальный предмет'.

Сведение всех проявлений сознания к его индивидуальному субъекту-носителю основано, по мнению Шпета, на чисто грамматической привычке, в действительности 'собственник сознания' может быть коллективным или даже вообще отсутствовать.

В ряде работ по этнической психологии ('Введение в этническую психологию', 1927)