его запретить и изгнать из нашей жизни!
Естественная наука отбросила слишком много важных философских вопросов. В итоге люди, вынужденные выживать в естественнонаучном обществе, теряют возможность говорить о том, что выходит за рамки дозволенного. И если они при этом заняты чем-то, вроде движения, устойчивости, ударов, взаимодействий, то выглядят неспособными связать двух слов, а остальные, кто предпочел подчиниться обществу, смеются над ними.
Однако отсутствие языка для описаний не означает отсутствие понятий и уж тем более видения. Я ощущаю себя именно таким уродом, которого общество, решив двигаться дорогой в ад цивилизации, лишило даже языка для рассуждения о том, что меня занимает. Я мычу, шевелю губами и пальцами, и не могу высказать то, что вижу. Но я не сдамся, и попытаюсь описать мир таким, как он открывается человеку, познающему себя через воинские искусства. В частности, через способность стоять на своих ногах, через устойчивость.
Пойду просто, как вижу. В бою устойчивость проявляется в нескольких видах. В борьбе она позволяет не попадаться на броски, в рукопашной — не падать от ударов. Но еще важней устойчивость при перемещениях: переместился — утвердил себя, сделал боевое действие, опять переместился…
Пожалуй, я могу выделить три вида устойчивости: при перемещении я утверждаю себя, при ударе, когда я удерживаю себя от падения, и в броске, когда меня тянут или толкают. Это разные виды воздействий, а значит, я по-разному проявляю устойчивость.
Но ими не исчерпываются все возможности для исследования устойчивости. Когда меня отрывают от земли при броске, а я не даюсь, — это уже не устойчивость, а нечто иное. Скорее, способность воздействовать на противника, выводя из устойчивости его. Следовательно, я вижу устойчивость не только в себе, но и в другом.
Кстати, как и тогда, когда поддерживаю кого-то — просто так или в пляске.
Что же я при этом такое вижу, что заставляет меня почти непроизвольно бросаться, подхватывая себя, либо другого? Очевиден ответ: тело. Я вижу, как падает тело. Ответ этот не просто очевиден, он излишне очевиден. И я бы не смог преодолеть этой очевидности, если бы однажды мой учитель любков Поханя не сказал мне, что я не умею стоять на ногах.
Это было, кажется, в мой первый или второй день в гостях у него. Я знал, что пришел к мастеру боевых искусств, но не верил, что русский деревенский дед может действительно знать что-то такое, что меня удивит. И я держал себя с внутренним самоуважением — все-таки за мной были бокс, самбо и карате!
— Ты меня не поймешь, — вдруг сказал он. — Ты на ногах не стоишь. У тебя устойчивости нет…
— Как нет устойчивости?! — внутренне возмутился я — меня ни разу не сбили с ног ударом за все мои драки. И вообще в драках я побывал на земле только три раза, когда меня просто сваливали толпой, вцепившись в руки и ноги.
Но он предложил мне:
— Вот, давай поборемся. Встань крепенько, как если бы боролся.
Я встал, он протянул руки, как будто бы мы сцепились в захвате за руки, и подергал меня взад- вперед. Я стоял крепко и был вполне уверен в себе. А потом он сказал:
— А вот теперь смотри… — и неуловимым движением освободив свои руки, подхватил меня указательными пальцами под кисти возле запястий. В первый миг я думал, что сейчас перехвачу захват, но вдруг почувствовал, что цепляюсь за его пальцы своими кистями, точно крюками… У меня по телу прошла оторопь, точно внутренняя вспышка: это было невозможно! Невозможно, но я висел на его пальцах и не мог оторваться.
В следующие мгновения до меня начало доходить, что я очень плохо стою.
— Давай, давай, встань покрепче, — тут же подхватил он мою мысль.
Каким-то непонятным мне самому способом я все-таки восстановил жесткость моей стойки. Только руки почему-то по-прежнему цеплялись за его пальцы, и я никак не мог высвободить их, чтобы вцепиться в его руки своими. Так и висел на кистях как на крюках.
— Стоишь? — спросил он. — Крепко стоишь? Тогда смотри.
И начал мягко двигать пальцами то в одну сторону, то в другую. И я забегал…
Я бегал за его пальцами, семеня ногами, будто воздушный шарик, за которым волочатся мокрые ленты, липнущие к полу… Иногда я резко присаживался, чтобы уцепиться за пол, тогда Поханя делал круговое движение пальцами, и я бежал в другую сторону. А иной раз он мне улыбался, велел сопротивляться как можно сильней… и сдвигал меня прямо против моего усилия, будто не было моего веса и напряжения мышц…
— У тебя корешков нет, у тебя одни опоры… — сказал он и убрал пальцы.
И я остался один на один с плывущими под моими ногами облаками, похожими на крашеный пол деревенской избы…
Не знаю, сколько я так простоял, восстанавливая себя, помню только, что постепенно пол перестал подо мной плавать и стал управляемым. И помню, что мне этого не хотелось, потому что пока он плавал, был я, собранный Поханей в одинокую цельность посреди неведомого… А потом мир всосал меня в себя, и остались только тоска и жажда самопознания…
Глава 12. Упругость
За счет чего мне удается сохранять устойчивость? Вероятно, причин много. Возможно, их можно назвать моими способностями. Способностями чего? Кажется, что тела. Ведь я вижу тело, вижу, как оно стоит, вижу, как падает. Но если вдуматься, тело вообще не может стоять…
Без сознания тело — не более, чем мешок с жидкостью, которое не складывается комком только потому, что ему мешают кости. Это значит, что стоим мы вовсе не из-за телесной способности стоять. Да и чего тут говорить, просто стоит вспомнить маленьких детей и становится понятно, что стоит не тело. Стоит, да еще и держит тело стоящим, нечто, что я воспитываю в себе годами усилий и упражнений. Наверное, некий образ.
Что позволяет ребенку однажды встать и удержать себя на хлипких опорах его суставов? Неимоверное усилие овладеть этим сложнейшим орудием выживания на земле, порыв, устремленность вверх. Если вдуматься, то стоим мы исключительно на одной охоте летать. Не стоять же! Стоять — это немножко летать, насколько позволяет само тело. И если для тела это все то же стояние, то для того, что несет в себе охоту, порыв и движение, это полет внутри мешка по имени тело.
Душа парит в теле над землей. Для этого она обучает его совершать многочисленные движения и усилия, позволяющие ему извиваться вверх. И вот тело вьется и колышется, словно водоросль, удерживаемая душевным порывом и бесконечно сложными образами, приводящими все телесные составы во взаимодействие. Иногда мне кажется, что ноги — это не опоры, позволяющие стоять, а якоря, не дающие оторваться и полететь. Они цепляются за землю, тем самым удерживая и мировоззрение, позволяющие жить и решать задачи земного воплощения…
Нарисованная мною картина, скорее всего, неверна. Но она дает возможность взглянуть на устойчивость с иной точки зрения. И главное здесь — понять, что устойчивость — это чудо!
Мазыки научили меня видеть человека чем-то вроде пузыря на тонких отростках, завершающихся пушистыми кисточками. Этими кисточками он и держится за землю. Именно про них Поханя и сказал, что у меня нет корешков, а есть только опоры. Когда начинаешь видеть человека таким, становится возможно сдвигать его пальцами, потому что при этом испытываешь удивление не от собственной силы, а от того, что ЭТО вообще может хоть как-то цепляться за землю. К тому же, оно цепляется и не за землю…
Цепляемся мы за то, что течет и изменяется под нашими ногами. А это значит, что цепляться-то и вообще невозможно. Так как же мы можем стоять? Тем более, выдерживать толчки, давления, удары?
Как это ни странно, но эта мыслящая водоросль умеет пускать корни и быть упругой. Вот за счет упругости мы и удерживаемся в потоке, который стремится смыть всю грязь с лица земли. Мы постоянно
