сплющенную кверху гусеницами рассмотрел!
— Значит, долго жить буду. Если конечно летунам нашим больше в прицел не попаду. — С этими словами Ганс окатил гауптмана из ВВС таким взглядом, что тот поспешил отступить еще на два шага.
— Да ладно тебе, бывает такое, сам же все понимаешь. Выкрутился-то как? Правда что ли бомба от башки твоей срикошетила?
— Ага, от фуражки. Повезло просто — выпрыгнуть успел, а потом меня взрывной волной отбросило.
— Ну и везучий ты черт! Четвертьтонная бомба под задницей взорвалась, а ему хоть бы что! — Отто восхищенно покачал головой, но тут же посерьезнел. — Потери большие?
Ганс, и без того мрачный, скривился как от зубной боли.
— Приличные. Самоходок теперь только семь.
— Починить никак?
— Такое не лечится.
— Scheisse! Как не вовремя. Я только что связался со штабом дивизии — они подойдут не раньше завтрашнего утра. Нам нужно продержаться эти сутки любой ценой. Этот плацдарм — Баум махнул рукой в сторону захваченного моста — ключ к Сталинграду.
— Строим 'ежа'?
— А что еще делать? Ты со своей ротой остаешься на этом берегу, на случай если драпающие 'иваны' добегут сюда раньше, чем наша дивизия или танкисты из одиннадцатой.
— Гаубицы тоже здесь оставишь?
— Да.
— Нормально. Должны продержаться.
— Угу. Должны.
Продержаться удалось, причем не без помощи Люфтваффе, но осадочек все же остался. И вот теперь, расположившись на высоком берегу Волги, спустя несколько дней после того памятного налета, едва не поставившего эффектную, хотя и печальную, точку в его военной карьере, Нойнер был практически готов простить летунам их недавнюю оплошность. Ганс, широко расставив ноги для устойчивости, стоял на броне самоходки и в бинокль обозревал раскинувшуюся перед ним равнину — впереди был Сталинград. Вернее его северные окраины. Открывшееся зрелище… впечатляло.
Хотя нет, 'впечатляло' это явно не то слово, которое могло бы достойно описать впечатления от увиденного Нойнером пейзажа. Куда точнее было бы сказать, что Ганс был потрясен открывшейся перед ним картиной. Сталинград лежал в руинах. Сплошное нагромождение развалин до самого горизонта, на сколько хватало глаз, с поднимающимися кое-где дымами не до конца затухших пожаров и крутящимися на ветру небольшими смерчами из пыли и пепла. Мертвый город, строившийся десятилетиями и стертый с лица Земли за одни сутки — мрачный памятник возросшей мощи технологий разрушения.
Удар по Сталинграду, последствия которого наблюдал Ганс, был составной частью операции группы армий 'Северная Украина' по уничтожению советских войск в малой излучине Дона. Идею этого удара выдвинул Рихтгоффен, он же, со своим штабом, и разработал план авиаудара, который должен был парализовать управление и снабжение войск Сталинградского фронта в решающие дни немецкого наступления. Эта акция считалась самостоятельной операцией ВВС, которая позволяла облегчить развитие наземного наступления. Вольфрам фон Рихтгофен, ветеран бомбардировок Герники и Варшавы, вложил в это авианаступление, получившее красноречивое название 'Молот ведьм' весь свой колоссальный опыт в делах подобного рода и результат превзошел все ожидания.
Все началось ранним утром 23-го июня — накануне решающего наступления 1-й и 4-й танковых армий на войска Сталинградского фронта, занимающие оборону в малой излучине. Сперва, шесть групп истребителей-бомбардировщиков проштурмовали все советские аэродромы в районе предстоящей операции. Истребители, в это же время накрыли плотным двухъярусным 'зонтиком' город и прилегающие к нему окрестности, а пикировщики принялись методично подавлять зенитные батареи, расположенной в районе города дивизии ПВО. А в 8 утра над Сталинградом разверзлись врата ада.
Рихтгофен не пожалел сил, бросив на город все бомбардировочные эскадры 4-го, 5-го и 8-го авиакорпусов — свыше 1000 самолетов, стартовавших с аэродромов Харькова и Донбасса. Группа за группой, на средней высоте, в идеальном строю 'стервятники Геринга' заходили на вытянувшийся вдоль реки город с севера и, двигаясь над относительно узкой лентой городской застройки, вываливали свой смертоносный груз. Отбомбившиеся группы, пройдя над городом, уходили на свои аэродромы, чтобы спустя пару часов вернуться с новой порцией бомб — образовался непрерывно работающий бомбовый конвеер, не позволяющий защитникам и жителям города хоть на минуту перевести дух и предпринять какие-то меры. Пикировщики в это же время атаковали отдельные объекты, признанные особо важными, и первой их жертвой стали нефтехранилища.
Вслед за первыми волнами, использовавшими в основном фугасные бомбы, пошли следующие — с зажигательными. Поврежденные дома, с обрушившимися крышами, служили отличной пищей для огня. Истребители из воздушного барража, исчерпав горючее, перед уходом на аэродромы, расстреливали боекомплект, штурмуя городские улицы и разгоняя всех, кто пытался организовать борьбу с огнем. Ветер, постоянно дующий над городом, за счет разницы температур раскаленной летней степи и прохладной реки, активно питал многочисленные пожары, а на пылающий и рушащийся город продолжали сыпаться всё новые и новые бомбы…
К полудню Сталинград превратился в один огромный костер. Шлейф жирного, непроницаемо-черного дыма от горящих нефтехранилищ тянулся на десятки километров, а по Волге змеились вниз по течению полосы горящей нефти. Многочисленные очаги пожаров слились в сплошное море огня. Бушующее пламя сжигало огромные объемы кислорода и продолжало всасывать из окружающей атмосферы все новые и новые массы воздуха — образовалась гигантская топка с самоподдерживающимся наддувом, в которой горело абсолютно всё. Реализовалось редчайшее явление, впоследствии получившее название 'огненный шторм'. И этот 'шторм' бушевал на улицах города, где до войны проживало полмиллиона жителей, к которым добавились сотни тысяч беженцев, скопившихся в ожидании дальнейшей эвакуации, а также солдаты двух резервных стрелковых дивизий, переформировывавшегося 13-го танкового корпуса, войск ПВО и многочисленных тыловых частей Сталинградского фронта. Все эти люди превратились в пищу для огня, будучи в буквальном смысле слова сожжены в пламени войны.
От огромных температур плавились стекло и черепица, крошились и трескались от жуткого жара камень и кирпич, от людей же не оставалось вообще ничего, лишь жирный пепел, который, смешиваясь с золой и пылью, взмывал вверх, подымаемый потоками раскаленного воздуха. Один из радистов с немецкого бомбардировщика, наблюдая вздымающийся до небес черный смерч из дыма и пепла, мрачно пошутил:
— Похоже, что души русских отправляются прямиком на небеса.
На реплику откликнулся штурман, оторвавшись, наконец, от прицела:
— А что им еще остается? Ведь ад мы им устроили прямо на земле! — Довольные смешки остальных летчиков были ему ответом.
К двум часам дня сильное задымление и жар вынудили немецкие бомбардировщики увеличить высоту бамбометания до трех километров, а истребителей — отказаться от штурмовки города и перейти к обстрелу людей, сумевших вырваться из огненного кошмара в степь. Но, не смотря на эти трудности, бомбардировка продолжалась до самого вечера, хотя и с несколько меньшей интенсивностью, а грандиозные пожары бушевали в городе еще три дня, пока не выгорело все, что могло дать пищу огню. Рихтгофен мог гордиться собой и своими подчиненными, он добился того чего хотел — крупнейший в регионе транспортный узел был полностью парализован, связь нарушена, управление резервами утрачено, а огромные материальные запасы уничтожены. Заодно были полностью выведены из строя и важнейшие военные заводы. Начавшееся на следующий день наступление танковых армий Гепнера и Гота протекало как по маслу — уже 3 июля кампфгруппа 'Баум' из состава дивизии СС 'Тотенкопф' достигла берега Волги севернее Сталинграда, практически без боя преодолев городской оборонительный обвод. А днем позже XLVIII и LVII корпуса замкнули кольцо окружения вокруг четырех армий Сталинградского фронта восточнее Дона. Скольким жителям города пришлось заплатить за этот триумф Люфтваффе своими жизнями, наследника славы 'красного барона'[96] не волновало.
