учхозные. Я их помню. Мешков-то, мешков сколько на воз навалил! Всю кладовую, наверное, очистил…
Заинтересованный Брянцев тоже пробрался к окну, стал позади Ольги и обнял ее за плечо. Он узнал и другую подводу, двигавшуюся шагом сзади кладовщика. Там, на возу, хозяйственно восседал «подземельный человек», Андрей Иванович рядом с укутанной с головой в серую шаль супругой. В задке тачанки, из-под плетеных корзин, вероятно, вмещавших в себе кур, торчало свиное рыло, а меж задними колесами мотала головой сытая, с увесистым выменем корова.
— Великий исход народа-богоносца, — саркастически пел пробившийся к окну Пошел-Вон и серьезно добавил несвойственным ему тоном: — Признаюсь, этого я не ожидал.
Поезд набирал скорость, обгонял другие двигавшиеся подводы, запряженные лошадьми, быками, коровами.
— Это что такое? — воскликнул Брянцев.
Теперь по шоссе тянулась колонна всадников.
Впереди нее на худоватом, но рослом коне, с откинутыми в сторону полами бурки и развевающимися по ветру крыльями белого башлыка, лихо избоченившись, бодрил коня шенкелями Середа. Солнце играло на серебряных газырях выставленной напоказ красной конвойской черкески, на серебре кинжала и шашки.
— Эх, любит форс наш экс-комбайнер! — засмеялся Брянцев. — Смотрите, мороз, а он в одной черкеске перед немцами задается. Но что за всадники? Кто они? Откуда они?
Вслед за Середой на тоже рослом коне ехал казак в черном просмоленном кожухе с рыжим бараньим воротником. Он держал в руке развевающийся по ветру треугольный значок, прибитый к неошкуренному бузиновому древку. Непомерно длинное полотнище значка состояло из неравных по ширине трех вертикальных полос. Синяя была очень узка, белая — раз в пять шире ее, а узкий длинный красный хвостик значка вился по ветру и захлестывался за древко.
Дальше, по три в ряд, ехали разномастные, разнокалиберные всадники в кожухах, в бушлатах, в шинелях. Одни из них были на седлах, другие сидели на подвязанных к спинам лошадей мешках или просто на подкинутых тряпках. Но винтовки были у всех. Шашка же только у Середы.
— А знамя, знамя трехцветное, наше, русское! — как девочка, захлопала в ладоши Ольгунка.
— Не знамя, а значок, да и того Середе не полагается, — поправил ее муж.
— Всё равно русское.
— И не русское. Видишь, полосы идут поперек.
— Всё равно, цвета те же. Я ему перешью, когда встречусь, — не сдавалась Ольга.
— Миша! Миша! — вдруг радостно закричала Мира. — Вон он едет, я вижу!
Ольга торопливо потерла рукавом запотевшее оконное стекло, но стало видно еще хуже. Она задергала опускные ремни, рама поползла вниз и провалилась с глухим стуком.
В духоту вагона, вместе со свежим морозным ветром, влился мотив прорвавшейся сквозь шум поезда песни.
Миша ехал с песенниками, в первой тройке. Седла под ним не было, но через плечо висел короткий кавалерийский карабин.
— Миша, Миша, Мишенька! — махала платком Ольга, но он не видел.
— донесся выделившийся из хора его звонкий голос.
— Удивительно! Поразительно! Необычайно! — восклицал Пошел-Вон. — Изменение одного слова, только одного слова, влечет за собой диаметральную перемену всей политической программы и даже более того — всего мировоззрения.
— повторил, как припев, хор.
— Сбережет? — тихо прошептала Ольга на ухо Мирочке, обняв ее?
— Сбережет, — громко и уверенно ответила девушка.
