– Как вы чувствуете себя по вечерам? Лучше, чем утром?
– По-разному.
– А если подумать? Только не придумывайте, ладно?
– И если подумать, все равно по-разному. В зависимости от того, какой выдался день.
– Ну и самый любимый наш вопрос. – Еще одна улыбка. – Сами вы себя считаете больным?
– Я считаю себя нуждающимся в некоторой специальной помощи.
– А если точнее?
– Если точнее, то с точки зрения психиатров больными можно счесть все население планеты.
– Хорошо. А как вы себя чувствуете в периоды депрессии? Какие-либо соматические[7] явления бывают?
– Только головная боль.
– И все?
– И все.
– Вы часто вините себя в своих неудачах?
– Всегда. Глупо было бы обвинять кого-то другого. Глупо и бесперспективно.
– Вы склонны строить далеко идущие планы?
– Иногда. – Далеко идущих планов Данилов не любил хотя бы потому, что они никогда не сбываются – всегда что-нибудь да помешает.
– Вы часто плачете?
– Практически никогда.
«А сейчас она спросит, как я сплю, – подумал Данилов. – И поинтересуется, что меня больше мучает – невозможность заснуть или раннее пробуждение?»
Откуда пришла эта мысль, он не понял. Просто подумал – и все.
– Вас мучает бессонница. Владимир?
– Иногда.
«Надо же – угадал! Мысли, что ли, читать научился?»
– Вы плохо засыпаете или рано просыпаетесь и больше не можете заснуть?
– По-разному бывает. Иногда и всю ночь не сплю, но это редко.
– То есть вы не можете выделить…
– Не могу.
– Весной и осенью у вас не бывает спонтанного ухудшения состояния?
«Ну да, конечно! – озарила догадка. – Девушка проводит дифференциальную диагностику между шизофренией и психозом, вызванным какими-то объективными причинами! На фиг ей это надо? Или мой случай призван проиллюстрировать правильную постановку диагноза?»
– Вы – хороший врач?
Вопрос был неожиданным, и Данилов даже слегка смутился.
– Ну, не самый плохой, скажем так, – ответил он.
Наградой стала очередная улыбка. Улыбалась Екатерина искренне, душевно.
– А довольны ли вы своей карьерой?
– Нет, конечно, – признался Данилов. – Какая там карьера? Сплошное топтание на месте. Я не столько о должностях, сколько о профессиональном росте.
– С чем это «топтание» связано? С зависящими от вас факторами или не зависящими?
– И с теми, и с этими. Но то, что от меня зависит, я стараюсь менять.
– Удается?
– Не всегда.
– Спасибо, Владимир, мне так приятна ваша откровенность и доброжелательность.
– Взаимно, Екатерина. – Данилов не кривил душой – Екатерина и впрямь ему нравилась. Можно сказать – первый нормальный человек среди местного персонала.
Ну, не совсем местного – пусть кафедрального, но это, в сущности, одно и то же.
– Владимир, вы эмоциональный человек?
– Умеренно, без перегибов.
– С годами ваша эмоциональность меняется?
– Да, пожалуй. Эмоции немного притупляются.
– Наверное, это закономерно. А как у вас обстоят дела с утомляемостью? Не усилилась ли она в последние годы? Или вы с детства быстро устаете?
– Все зависит от режима. Начиная с осени днем учился, а вечером работа. Это, конечно, изнуряет.
– Спасибо, Владимир! – Екатерина захлопнула блокнот и встала. – Если вы разрешите, я загляну на следующей неделе.
– Всегда рад, – заверил Данилов. – Скажите, Екатерина, а можете ли вы прокомментировать мое лечение?
«Откажется? Или нет?»
– Это могут сделать только Тамара Александровна или Геннадий Анатольевич, – немного виновато улыбнулась Екатерина и упрекнула: – Вы же врач, Владимир, должны понимать.
– Я понимаю, – ответил Данилов. – Не берите в голову – это я так…
– Могу сказать только одно – здесь не самая плохая психиатрическая клиника в Москве. До свидания.
– До свидания, Екатерина.
Стоило только ей выйти из палаты, как Юра обернулся к Данилову и с завистью сказал:
– Ушлый ты мужик, Вова, все бабы только и липнут на твою херизму!
– Ты имеешь в виду «харизму» или что другое? – спросил Данилов.
– Все вместе, – ловко вывернулся Юра. – То Тамарка к тебе ластилась, то эта…
– Давай не станем развивать эту тему, – попросил Данилов.
– Давай, – охотно согласился Юра.
Нейролептики делают человека покладистым.
Данилову вдруг вспомнился профессор Батенский, читавший лекции по психиатрии. Лекции Батенского студенты любили. Да и не лекции это были, а дружеские беседы с аудиторией.
На первой, вводной, лекции Батенский рассказал, почему он стал психиатром. В отличие от других лекторов, шедших к своей специальности чуть ли не с пеленок, у Батенского выбор был вынужденным.
– Призвания у меня не было, – рассказывал он. – Но зато был призыв! Тысяча девятьсот шестьдесят пятый год, я заканчиваю Первый мед и думаю – куда бы пойти? Кем быть? Но там, наверху, все решили за меня – всех, кто был годен к воинской службе, решено было забрать в армию! И не на один-два года, а в «кадры» – на двадцать пять лет! Прямо как при царе Николае Первом! Такое случалось и в прошлом, и в позапрошлом году, но мы отчего-то были уверены, что нас, таких умных и хороших, эта чаша минует. Но не миновала. Мне, конечно, в армию идти не хотелось. Пришлось выкручиваться – тяжело заболевать уже не было времени (нужных людей так сразу, с кондачка, не найдешь), но была возможность поступить в ординатуру, так как я окончил институт с «красным» дипломом. А в ординатуре тогда мест было немного, причем половина из них уже была занята детьми профессоров и доцентов. Я прикинул шансы и подал на кафедру психиатрии, куда уверенно проходил. Вот так я и стал психиатром.
– Не жалеете? – спросил с места какой-то нахал.
Батенский не обиделся.
– Конечно, не жалею! Ведь мои больные очень редко умирают, а мои диагнозы не может оспорить ни один патологоанатом. Разве есть в медицине лучшая специальность?
– Вы забыли упомянуть, что ваши больные никогда не вылечиваются! – крикнул с места тот же голос.
– Я забыл упомянуть, что психиатрия – очень спорный предмет, – улыбнулся лектор. – И за один и тот же ответ на экзамене можно получить от двух до пяти. Все определяется личным отношением экзаменатора. Еще реплики с места будут?
Реплик не было.
– А самое главное – что работать не надо, – добавил Батенский. – Сидишь целый день, лясы точишь и
