Тысячелетиями сосуществуют человек и природа, но, несмотря на солидность этого срока, человек, по словам Августина Блаженного, «не перестает удивляться высоте гор, безбрежности океана, звездам на небосклоне, хотя более значимые для него события происходят в его внутреннем мире» (цит. по: Соколов, 1979, с. 71–72).
Развивая мысль Августина, граф де Бюффон[136] в своей 36- томной «Естественной истории» (1749–1788) сокрушается: «…несмотря на то что природа наделила человека сознанием, для того чтобы он совершенствовался, познавая самого себя, он, однако, этого не делает. Как бы мы ни были заинтересованы в том, чтобы познать самих себя, я не уверен, не знаем ли мы лучше все то, что не есть „мы“.
Природа наделила нас органами, предназначенными единственно для того, чтобы служить для нашего самосохранения; мы же пользуемся ими лишь для восприятия внешних впечатлений: мы стремимся лишь распространиться вовне и существовать вне себя.
Слишком занятые умножением функций наших чувств и увеличением области внешнего распространения нашего существа, мы редко пользуемся тем внутренним чувством, которое возвращает нас к нашим истинным изменениям и которое отдаляет от нас все, что к этому не относится. А между тем именно этим чувством должны мы пользоваться, ежели мы желаем себя познать; это единственное чувство, с помощью которого мы можем о себе судить. Но как придать этому чувству всю его действенность и силу? Как освободить нашу душу, в которой оно заключается, от всех неверных представлений нашего ума. Мы утратили привычку пользоваться этим чувством; эта привычка не получила никакого развития в бурях наших телесных ощущений, она иссушена огнем наших страстей; сердце, ум, чувства — все ей противодействовало» (т. 18, с. 89).
Жорж Бюффон, когда высказывал сожаление относительно нежелания людей познавать происходящее в своей душе, вряд ли относил это к себе. Он-то уж хорошо в ней разобрался, если на закате жизни сказал своему другу: «Великих гениев известно совсем немного, а если точнее, всего пять: это Ньютон, Бэкон, Лейбниц, Монтескье и я». Бюффон все же проявил скромность — кроме себя указал еще на четверых и ограничился двумя столетиями, некоторым же было достаточно одного имени — своего.
Два открытия, символически совпавшие во времени, имели место в последнем десятилетии XIX века. В Вюрцбурге малоизвестный дотоле физик по имени Вильгельм Рентген доказывает на опыте возможность просвечивания человеческого тела, считавшегося ранее непроницаемым для зрения. В Вене столь же неизвестный врач, Зигмунд Фрейд, открывает подобную же возможность в отношении души.
Давно известно, что данные прямого опроса находятся в зависимости от его тематики, состояния испытуемого и его отношения к опрашивающему. Первоначально экспериментаторам представлялось, что получение достоверных знаний связано лишь с откровенностью испытуемого. Считалось, что достаточно добиться полной откровенности и можно получить требуемую информацию.
Лишь постепенно стало очевидным, что это далеко не так. Разнообразные приемы косвенного опроса, подведение к спонтанному высказыванию на требуемую тему нередко давали более достоверные результаты, чем самые откровенные прямые ответы. Даже самая благочестивая исповедь не устраняла искажающее влияние неких глубинных бессознательных, но властных сил. Так стало очевидным, что ключ к тайнам душевной жизни лежит в психологии бессознательного.
Психоанализ придал понятию истины новое измерение. До него считалось, что человек говорит истину, если он верит в свои слова. Однако субъективная убежденность ни в коем случае не является достаточным критерием искренности. Человек может верить, что действует из чувства справедливости, но его настоящий мотив — жестокость. Он может верить, что его мотивом является любовь, но на самом деле им движет стремление к мазохистской зависимости. Человек может верить, что им руководит долг, хотя основной его мотив — тщеславие. Тому, кто их использует, большинство рационализации кажется истинными. Человек не только хочет, чтобы другие верили в его рационализации, но и сам верит в них; и чем больше он хочет защитить себя от осознания своей истинной мотивации, тем сильнее должен в них верить.
Факт существования в психике глубинного бессознательного пласта, с одной стороны, и возможность сокрытия субъектом своих подлинных мотивов — с другой, давно стал настоящим камнем преткновения при экспериментальном исследовании личности. Мотивы скрываются или намеренно маскируются в силу социальной осторожности, подстраивания под социально одобряемые образцы поведения. Вопреки предостережению М. Аврелия о том, что «кто не исследует движение собственных мыслей, не может быть счастлив», картина не меняется.
Интроспекция
Человеческий разум испытывает меньше трудностей, когда он продвигается вперед, чем тогда, когда он углубляется в самого себя.
Возможно ли познать происходящее в нашей душе, не стоит ли на этом пути преграда, заложенная самой природой и делающая душевную жизнь по каким-то высшим соображениям непознаваемой? Случайно ли метод, применяемый в психологии, интроспекция (внутреннее самонаблюдение), не дал того, что от него ожидали, и все усилия исследователей не смогли преодолеть несовершенство этого метода?
Американский психолог Липер находит свое объяснение этому положению: «…основная трудность состоит в том, что, даже когда имеются субъективно различимые признаки, с помощью которых каждый из нас способен до известной степени определить, испуган он, сердит, страдает от одиночества или переживает что-то еще,
К первым беллетристическим произведениям психоаналитического характера следует отнести «Исповедь» Августина Блаженного (354–430 гг. н. э.), в которой он рассказывает о заблуждениях своей юности. «Исповедь» оказала большое влияние на возникновение и развитие психологической «исповедальной» прозы нового времени, в частности на великого французского мыслителя Ж. Ж. Руссо, который мечтал в своей «Исповеди» (1782) довести искусство психологического самоанализа до уровня самых точных наук того времени. «В известном смысле, — писал он, — я произведу на самом себе те опыты, которые физики производят над воздухом, чтобы знать ежедневные изменения в его состоянии. Я приложу к своей душе барометр, и эти опыты, хорошо налаженные и долгое время повторяемые, могут дать мне результаты, столь же надежные, как и у них». Но, как известно, самое сложное для личности — познать и изменить себя (Руссо, 1935), поскольку, как сказал Геродот: «Судьба человека заключена в его душе».
С тех пор прошло 200 лет, барометр-психометр даже писатели-фантасты еще не придумали, а проблема методов исследования по-прежнему одна из острейших. Чтобы наблюдать и затем описывать проявления собственной психики, человеку нужно как бы раздвоиться: одно его «Я», назовем его «Я- деятель», активно действует, мыслит, радуется, страдает, а другое, назовем его «Я-наблюдатель», в это самое время оценивает, анализирует, контролирует, иными словами, подсматривает за первым. До определенной степени именно так в действительности и раздваивается каждый человек начиная чуть ли не с трехлетнего возраста. Но далеко не все свои психологические процессы мы способны наблюдать. Самонаблюдение ненадежно и по другой причине: есть довольно обширная область переживаний, которые в психологии получили название подсознательных. Мы можем не подозревать о некоторых своих чувствах, стремлениях и мотивах поведения.
