себе она была не нужна, — точнее, нужна только потому, что кто-то другой имел такую же.
Зависть неразборчива. Она может быть вызвана чем угодно, подогреваясь осознанием статуса желаемой вещи как собственности другого, как знака отличия определенной общности, как символа принадлежности к какой-либо социальной группе. Объект зависти имеет мало отношения к реальным потребностям конкретного человека, он, скорее, указывает на место, которое тот хотел бы занимать в обществе. В некоторых примитивных цивилизациях женщины выбивают себе передние зубы, чтобы считаться красивыми. Нам это может показаться диким, но не нужно далеко ходить за примером из нашей собственной действительности: зайдите в любой спортивный клуб и вы непременно найдете секцию, в которой мужчины и женщины истязают собственное тело, чтобы придать ему желаемую форму. Ради достижения современного идеала красоты они истощают свою плоть настолько, что становятся похожими не на топ-модели, а на огородные пугала. Объективный результат этой физкультурной пытки значения для них не имеет, потому что людям в действительности не столь важно, как они выглядят, — их гораздо больше волнует соответствие моде, распространенной в конкретной социальной группе. Если мода диктует определенный внешний вид, то они считают необходимым добиться соответствия ей, даже если в глубине души не приемлют ее.
Мы начинаем испытывать зависть, если не хотим отставать от остальных. Кроме того, нам хочется иметь то, чему завидуют другие.
Иногда зависть легко удовлетворить: надо лишь приобрести то, что есть у других. В этом случае самая большая потеря — уменьшение толщины бумажника. Желание (которое порой превращается в навязчивую идею) во всем походить на соседа можно удовлетворить покупкой такой же машины, как у него, или даже более дорогой и престижной.
Но зависть может быть и не столь безобидной. Если человек не в состоянии получить вожделенный предмет конвенциональным путем, у него может возникнуть желание отобрать его у того, кто им обладает, и стать его полновластным хозяином. Зависть в таком случае может стать причиной преступления. Грешно желать чужую жену или имущество, принадлежащее другому, но еще хуже пытаться завладеть этим, ибо тогда зависть превращается в алчность. Зависть может быть тихой и пассивной. Алчность — это реализуемая зависть.
Логика алчности такова: если кто-то имеет то, чего у меня нет, значит, он меня в чем-то превосходит. Забрав у него этот предмет, я всего лишь восстанавливаю справедливое равенство. Поскольку я не в состоянии смириться с чужим превосходством, подобная «уравниловка» приносит мне огромное удовлетворение. Если я не могу подняться на его высоту, дайте мне низвести его до моего положения.
Иногда я могу отнять у ближнего его имущество даже вполне законным путем, но с моральной точки зрения это не может служить оправданием. В определенном смысле захват чужой собственности при помощи юридических механизмов может оказаться делом еще более омерзительным. Подобные деяния уголовно ненаказуемы, и поскольку человек, совершивший их, находится под защитой системы правосудия, он автоматически защищен и от угрызений совести. (
Зависть может принимать и публичный, политический характер. В большинстве случаев стремление воплотить в жизнь принципы эгалитаризма — движущая сила многих политических движений — лишь один из способов удовлетворить требование зависти: если у меня этого нет, пусть и у других не будет. Неравенство первично, и неважно, что лежит в его основе — полученное наследство или статус, которого добиваются благодаря таланту или тяжелому труду. Не каждому суждено жить во дворце и вести существование, напоминающее золотой сон своей мечты. Зависть может вызвать у нас стремление уравнять всех, уничтожить дворцы и сделать жизнь каждого одинаково жалкой.
Мысль о том, что у кого-либо есть то, чего хочется мне (неважно, что именно: собственность, свойство или положение в обществе), может точить нас без перерыва, не давая спать по ночам. Через какое-то время становится уже все равно, будет это моим или нет; остается одно лишь неистовое желание: отнять это у другого. Подобная разрушительная страсть уже никак не связана с первоначальным объектом зависти. На этом этапе раздражает уже само существование человека, который им обладает.
Есть старая сказка, один из героев которой завидовал другому. Однажды завистнику было дозволено попросить у царя все что угодно с условием, что его соперник получит вдвое больше. Подумав немного, он попросил, чтобы ему выкололи глаз.
В одной из притч об аде есть такой рассказ: группа голодных людей сидит за столом, перед каждым стоит миска с аппетитным супом и лежит ложка, слишком длинная, чтобы донести суп до своего рта. Единственный выход для сотрапезников — кормить своего соседа, однако, поскольку речь идет о грешниках, то они остаются вечно голодными. Все мы слышали о знаменитом суде царя Соломона («Вторая Книга царств», 3:16–28). Две женщины родили одновременно, но один из младенцев умер. Каждая пыталась доказать, что оставшийся ребенок — ее. Соломон предложил разрубить ребенка пополам. Самозванка с ухмылкой сказала: «Рубите — пусть он не достанется ни ей, ни мне».
Зависть не нуждается в подпитке со стороны и растет, постепенно превращаясь в ненависть, не находящую удовлетворения, пока не будет уничтожен человек, ее вызывающий. В книге «Ѓа-Йом — йом» сказано от имени раби Йосефа-Ицхака Шнеерсона, шестого Любавичского Ребе: «Любая ненависть излечима, кроме той, которая вызвана завистью». (
Самые безобразные тяжбы из-за наследства вызваны завистью, переросшей в ненависть. Часто они даже не связаны или почти не связаны с тем, что именно завещано. Даже если имущества хватает на всех, для некоторых людей невыносима сама мысль о том, что кому-то достанется больше, чем им. Тяжбы такого рода могут тянуться годами (между странами — даже сотни лет), но так и не прийти к завершению. Они по сути не являются имущественными спорами — это зависть, ставшая самоцелью, растет, а затем пожирает душу. Подобная борьба в ожидании падения и гибели соперника может стать единственным смыслом существования человека. Мания может зайти так далеко, что если одержимому ею наконец удается достичь вожделенной цели, он вдруг понимает, что жить ему больше незачем.
И удовлетворенная, и неудовлетворенная зависть разрушительна для всех, кто вовлечен в поле ее магнетизма, включая самого завистника. Он необязательно становится опасным для окружающих, ибо далеко не всякий человек, какими бы черными ни были его мысли и грешными — вожделения, способен перейти к непосредственным действиям, причинить кому-нибудь вред. Как правило, он все равно ограничен моральными нормами и законом. Но неизменным остается одно: неудовлетворенная зависть разъедает душу.
Обычно зависть считают чисто негативным чувством, однако, как и многие другие эмоции, она не однозначна. Потаканию ее аппетитам служат промышленные предприятия, целые отрасли индустрии, которые могут быть столь же велики, а может быть, и гораздо мощнее созданных по необходимости, в соответствии с нуждами населения. Вот два примера: машины и мода. Чем больше развита страна, тем больше средств вкладывается в «индустрию зависти». Бизнесмены делают все возможное для появления у людей новых потребностей, разрабатывается прямая и скрытая реклама, после чего создается продукт, призванный эти потребности удовлетворить.
Зачастую отвратительная и разрушительная, зависть, тем не менее, может способствовать рождению великого и прекрасного. Маймонид в предисловии к своему комментарию трактата «Авот» говорил, что если бы на свете не было бы завистников, наш мир бы не существовал. Он писал о людях, работавших не покладая рук, подвергавших свою жизнь опасности, и все это ради того, чтобы построить, например, прекрасную виллу, которая простоит не одну сотню лет, хотя хозяин сможет наслаждаться делом рук своих относительно недолго.
