добрый Эвмей, – сказал Одиссей, – растрогал меня до глубины души. Но вместе с горем Зевс послал тебе и счастье – он привел тебя в дом доброго мужа, который тебя кормит, поит и дает теплый приют. Я же, несчастный, напротив, постоянно скитаюсь на чужбине'. В таких беседах провели они время до глубокой ночи, и немного времени осталось им для отдыха. Наутро проснувшись, развели они огонь и стали готовить завтрак. В это самое время Телемах подошел к жилищу Эвмея. Собаки не лаяли на пришельца, но окружили его и ласкались к нему. Заметив это, Одиссей сказал Эвмею: 'Верно, пришел к тебе друг или знакомый, что собаки не лают, а ласкаются', – и не успел он договорить этих слов, как Телемах уже стоял на пороге. Изумленный Эвмей быстро вскочил с места, выронил от радости бывшую у него чашу с вином, бросился к своему юному господину и стал целовать его голову, глаза, руки, проливая радостные слезы, как отец, увидевший своего единственного сына после десятилетней разлуки. 'Ты ли это, Телемах, радость моей жизни? – вскричал Эвмей. – Не надеялся я тебя более видеть. Войди в дом мой, дитя мое, дай мне налюбоваться на тебя'. – 'Сюда пришел я за тем, старик, – отвечал Телемах, – чтобы увидеть тебя и узнать, дома ли еще мать моя или уже вступила в брак с кем-нибудь из женихов'.
'Родительница твоя, – отвечал Эвмей, – живет в твоем доме и целые дни и ночи проводит в слезах'. Сказав это, он взял копье из рук Телемаха, и Телемах вступил в хижину. Одиссей при входе его встал, чтобы уступить ему свое место, но Телемах удержал его и ласково сказал: 'Сиди, странник, и для меня найдется место'. Одиссей сел опять, а Эвмей тотчас же принес свежих листьев, покрыл их овчиной и предложил Телемаху сесть. Потом принес кушанье и вино, и все трое уселись за стол.
Насытившись вкусным питьем и едой, Телемах спросил свинопаса о чужеземце, и Эвмей рассказал ему все, что слышал от Одиссея. 'Теперь, прибавил Эвмей, – передаю его в твои руки, делай с ним что хочешь, он находится под твоей защитой'. – 'Наделал ты мне хлопот, Эвмей, – отвечал юноша. – Как возьму я в свой дом чужеземца, когда я не могу защитить его от дерзости женихов. Пусть он живет у тебя, я подарю ему одежду и меч, доставлю сюда пищу, чтобы он не был в тягость тебе и твоим товарищам. Но к женихам пусть он не ходит, они оскорбят его, и для меня это будет очень прискорбно'. Тогда Одиссей- скиталец возвысил свою речь: 'Больно сердцу моему слушать, юноша, что ты позволяешь женихам так буйствовать в доме. Может быть, народ, повинуясь внушению богов, ненавидит тебя, может быть, ты в распре с братьями? Будь я так молод и силен, как ты, будь я сын Одиссея или сам Одиссей, то позволил бы первому встречному снять себе голову с плеч, если бы не проник в дом Одиссея и не наказал бы дерзновенных. И если бы они одолели меня, то я лучше бы согласился быть убитым в своем доме, нежели сносить их оскорбительные поступки'. Телемах отвечал ему: 'Народ ненависти ко мне не питает, с братьями я не в ссоре, потому что их нет у меня. По воле Зевса в нашем роде бывает только один сын в каждом колене. У прадеда моего Аркисия был единственный сын Лаэрт, у Лаэрта – Одиссей, у Одиссея – я. Когда я был еще ребенком, многие женихи, сватаясь за мою мать, как враги вторглись в мой дом и расхищают наследство, и моя мать не знает, как положить этому конец. Быть может, и мне суждено погибнуть от них! Ты же, Эвмей, иди теперь к Пенелопе и возвести ей о моем благополучном возвращении; а я подожду тебя здесь. Но только передай ей это тихонько, чтобы женихи не слыхали, потому что они недоброе замышляют против меня'. 'Все исполню, – сказал Эвмей. – Но не зайти ли мне также по дороге к Лаэрту и не обрадовать ли его вестью о твоем возвращении? Говорят, что с твоего отъезда в Пилос он не вкушает ни питья, ни пищи, все сидит и горюет, и так исхудал, что остались кости да кожа'. – 'Жаль мне его, – сказал Телемах. – Но ты все-таки прежде спеши к Пенелопе и возвращайся сюда, а мать сама уж пошлет свою ключницу известить старика'. Так сказал Телемах, торопя Эвмея, и Эвмей, подвязав подошвы, немедля отправился в город.
(Гомер. Одиссея. XVI, 153-320)
Только Эвмей вышел из хижины, Паллада Афина предстала на пороге в образе красивой, стройной девушки. Телемаху она была невидима; видел ее только Одиссей да собаки, которые, не смея лаять, тотчас же с визгом попрятались. Богиня сделала знак Одиссею, и он немедля вышел из хижины. 'Одиссей благородный, – сказала она, – теперь ты можешь открыться Телемаху, вместе ступай с ним в город, чтобы погубить женихов. Я сама вскоре явлюсь вам на помощь. Пора наказать дерзновенных'. Сказав это, она прикоснулась к Одиссею своим золотым жезлом. Мгновенно прежняя красивая одежда заменила грязные лохмотья, стан выпрямился, смуглые щеки пополнели и подбородок покрылся черной бородой. Затем богиня исчезла, а Одиссей вернулся в хижину. Телемах, изумленный при виде такой перемены, опустил глаза, думая, что перед ним некий бог. 'Странник, – сказал сын Одиссея, – вид твой совершенно изменился: и одежда другая, и облик другой. Ты, верно, бог! Прими же нашу жертву и будь к нам милостив'. – 'Я не бог, – отвечал Одиссей, – а отец твой, о котором ты так много сокрушался и за которого претерпел столько бед'. Доселе сдерживаемые слезы брызнули из глаз Одиссея; он обнял сына и покрывал его поцелуями. Телемах стоял неподвижен от изумления и не верил еще словам отца. 'Нет, – вскрикнул он, – ты не отец мой – ты демон! Ты искушаешь меня и обманом своим хочешь еще больше увеличить мое горе. Разве может смертный так измениться?' – 'Не удивляйся, мой сын, и не чуждайся отца. Да, я – Одиссей, возвратившийся наконец в страну своих отцов после двадцатилетнего жалкого скитальничества. Превращение же мое – дело богини Афины. Богам, вечного неба властителям, легко нас, смертных, и унизить и возвеличить'.
Сказав это, Одиссей сел; Телемах, проливая горькие слезы, обнял отца. В грудь обоих проникла вдруг несказанная тоска – и громко зарыдали они оба, убиваясь, как птица лесная, у которой похитили птенцов из гнезда. Когда, наконец, стихла скорбь, Телемах спросил отца, как вернулся он на родину; Одиссей рассказал ему все. 'Теперь я пришел сюда, – прибавил он, – по велению богини Паллады мстить нашим врагам. Перечти мне женихов, чтоб я знал, сколько их и кто они такие? Одолеем ли мы их одни или нужна нам будет помощь?' – 'Родитель, – сказал Телемах, – я всегда слышал, что ты славен между смертными мудростью и что копье умеешь метать превосходно, но теперь ты говоришь о несбыточном. Никогда нам вдвоем не удастся одолеть такого множества врагов. Знай: их не десять, не двадцать – гораздо больше! С одного Дулихия их прибыло пятьдесят два юноши да шесть служителей; потом с Зама – двадцать четыре, с Закинфа – двадцать, здешних, с Итаки – двенадцать, а при них глашатай Медон, божественный певец Фемий, да двое рабов. Если мы вздумаем бороться с такой толпой, то наше мщение будет гибельно не для них, а для нас. Лучше подумать о том, где бы найти людей, которые бы нам пособили'. – 'Выслушай, что я скажу, – отвечал Одиссей. – Если бы отец Кронион и Паллада Афина были нашими помощниками, подумай, нужна ли нам была другая помощь?' – 'Да, таких могущественных помощников довольно, -отвечал Телемах. – Они страшны не только нам, смертным, но и вечным богам!' – 'Так знай, что, когда наступит час мщения, они придут к нам на помощь, – сказал Одиссей. – Завтра утром, на рассвете, иди в город к женихам. Вслед за тобой, в сопровождении Эвмея, приду и я в виде старика нищего. Если женихи станут меня оскорблять, сноси терпеливо, не давай воли сердцу, хотя бы даже меня выбросили за дверь. Самое большое, что ты можешь себе позволить, – это увещевать их, но кротко, дружелюбно. Но смотри, чтобы никто, ни один человек не знал, что я Одиссей: ни Лаэрт, ни Эвмей, никто из служителей, ни даже сама Пенелопа. Между тем мы узнаем, кто из наших слуг и служанок любит и уважает нас, кто забыл меня и кто презирает моего доблестного сына'. – 'Не думай, родитель, – отвечал Телемах, – что я равнодушен к этому делу, но мне кажется, что все наши расспросы только повредят нам. Помысли, сколько времени нужно на то, чтобы расспросить каждого служителя, а женихи между тем будут грабить. От служанок еще можно попытаться кое-что узнать, но остальных оставь до более удобного времени'. Одиссей возрадовался разумному совету сына и вполне согласился с ним.
(Гомер. Одиссея. XVI, 322-451)
Спутники Телемаха, оставленные им на корабле, прибыли к городской пристани; подарки, данные сыну Одиссея царем Менелаем, послали они в дом Клития. К Пенелопе же отправили глашатая известить ее о благополучном возвращении сына. Глашатай, встретив у дворца Эвмея, вместе с ним вошел к царице. В присутствии всех служительниц передал ей известие о прибытии сына, Эвмей же, исполняя приказание Телемаха, передал ей это известие тайно и тотчас же поспешил возвратиться домой.
