втиснул их руками, как вылетевшую дощечку - в плотно посаженный паркет. Увидев их сверху, умом и чутьем понимая настоятельную необходимость поскорее с этой возвышенности смотаться, он все-таки замер от неизреченной эстетики картины, так напоминавшей не гравюру уже, но - не менее знаменитую и не менее любимую Дубтахом шиссанскую классическую живопись, где тончайшие детали изображения казались возникшими вроде бы как сами собой, все из того же небрежного удара кисти. Душой овладевал восторг, ноги шагали сами собой и он все никак не мог понять, - как же это он раньше не видел потрясающего, ни с чем не сравнимого великолепия этих мест? Это ж надо до такой степени деградировать душой, чтобы вовсе потерять способность воспринимать прекрасное! Нет, это ж надо! Меж тем те самые ноги, которые шагали сами собой, проволокли его мимо и наискосок от опустевших, как шкурки поденок, машин и направили его на берег океана, к знаменитой бухте Акулья Пасть. И как только Дубтах начал спускаться к бухте, он сразу же заметил, что и тут имело место что-то такое: пышная растительность лежала кучами волос в говенной цирюльне, ветки листья и стволы - все вместе, а кое-где, совершенно лишенные драматичности, малозаметными, жалкими кучами тряпья лежали трупы. Кто- то сильно хитрый, познакомившись с Силуяновыми ребятами решил было уплыть в наглую, но наблюдатель, который совершенно независимо от нынешней акции сидел на во- он той горочке, тут же вызвал пару ближайших экранопланов, и теперь то, на чем пытались уплыть, превратилось в совершенно неопознаваемые лоскутья, чадно дымящие в воде и на берегу, а кто-то еще и нырнул, но экраноплану-то как раз совершенно до фонаря любая гидравлическая волна и поэтому они совершенно спокойно пошвыряли в мелкую воду бухты пожилые, но вполне еще исправные глубинные бомбы, и к трупам на травах прибавились столь же маложивописные растрепанные куклы на волнах, человеческие остатки, мусор из рваной человеческой плоти. А были еще и такие, кто пробовал бежать обратно, но хрупкая, сочная, пышная растительность тропиков - плохая защита от чудовищного ливня металла, извергаемого четырьмя 'роллерами' и от пяти- шести десятков бризантных реактивных мин. А еще показалось Дубтаху мимолетно, что вода в бухте выглядит слишком красной для этого времени суток да и для этих широт, такой отблеск - в пору кровавому, тревожному, страшному закату на родимом Паалти по осеннему времени, когда пока еще ясно, а завтра по всему мирозданию наотмашь хлестнет ледяной ветер. Разумеется - никаких романтических покраснений от пролитой крови, для этого ее надо было бы пролить несколько больше, - а вот поди ж ты, - лежал на гладкой воде, как на чуть потускневшем листе металла, кровавый отблеск. И еще одна странность, - точно той же формы, точно так же оконтурированный отражением берега, только чуть более прозрачный отблеск висел, под небольшим углом к воде, в тихом, пропахшем дымом и людской кровью в воздухе, а над ним - еще один, еще более призрачный, и еще. Девять призрачных бликов считая с тем, что расплывался по воде, насчитал Дубтах а потом неожиданно для себя сел на какой-то шершавый белый камень, уставясь в воду, а она, повинуясь взгляду, становилась все более и более красной, темной и тяжелой, ровно бы и впрямь жидкая, тяжелая, красная кровь лениво плескалась в заливе Акулья Пасть. А потом Дубтах, окончательно потерявший желание хоть куда-то двигаться, со спокойным удивлением заметил внизу, в мелкой воде у самого берега и на берегу у моря какое-то деловитое, вполне целеустремленное движение, а чуть приглядевшись, - он уже без всякого удивления понял - похоронная команда. Две каких-то личности странного, но явно гражданского обличия сноровисто и с потрясающей легкостью подхватывали трупы и громоздили их в кучу, в целый вал подобранных и выловленных из воды недвижных тел. Один из них был обряжен в глухой темный плащ с капюшоном, напоминающий больше всего архаичный противочумный костюм, а второй, длинноволосый и тяжелоплечий, наоборот, был гол по пояс и наряжен в одни только куцые мешковатые штаны на матерчатых помочах. Зрение его обрело странную особенность: достаточно было приглядеться к чему- нибудь попристальнее, - и через некоторое время становились видны подробности. Любые подробности, и это уже странным образом вообще не удивляло, воспринималось как так и надо. Его заинтересовало еще, каким побытом они будут доставать те тела, что плавали поодаль от берега либо же утонули, - а ведь должны ж были быть и такие, - как тот, что был голым по пояс, словно бы для того, чтобы разрешить его сомнения с потрясающей ловкостью швырнул в воду залива неизвестно откуда возникшую сеть. Он забрасывал ее раз за разом в бесконечный, бескрайний залив и каждый раз вытаскивал ее полной трупов, и вал на берегу продолжал расти все выше, громоздясь горным хребтом трупов. Когда их стало уже чрезмерно много, тот, что был в капюшоне, клубом дыма, клоком темного тумана, меняющей форму тенью скользнул на другую сторону вала и начал рыть яму. Очевидно - он был мастером этого дела, потому что чуть ли ни в два счета прорыл целую пропасть, дна которой не было видно. Во - бездну. Бездну выкопал землекоп в капюшоне, яму сквозь все слои этого мира, куда-то на другую его сторону, и гребень вала, сложенного из мертвых тел, лениво загнулся, потихоньку начав валиться в яму, но напарник Клока Черного Тумана - по крайней мере не отставал от него. Это был коренастый, приземистый исполин с огромными, раскосыми, исполненными тупости глазами и неимоверно грубыми, тяжелыми, ровно бы колуном рублеными чертами равнодушного лица. Длинные, грубые волосы бурого цвета были стянуты по бокам головы в два пучка при помощи грязных, замызганных кусков бечевки, и такими же замызганными матерчатыми помочами, перекрещенными на необъятной спине, удерживались на нем Штаны. Он все закидывал и закидывал в Залив Крови свой невод и все наваливал и наваливал в осыпающуюся гору новые тела. Тысячи тел. Миллионы тел. Миллиарды трупов. Приглядевшись, Дубтах все с тем же спокойным любопытством увидел, что помимо трупов вполне привычного облика в последних партиях стали появляться тела людей каких-то неизвестных ему рас. Потом людские трупы иссякли, но поверх них продолжали громоздиться тела странных людей, не вполне людей, вовсе не людей. Каких-то жутких чудищ, при одном взгляде на которых впал бы в истерику даже составитель палеонтологического атласа. Неподвижные, только чуть вздрагивающие и потихоньку иссякающие куски черных теней, странно напоминающих своим составом мортуса в капюшоне. А потом в бесконечном, безграничном океане крови горным хребтом начала вздыматься Волна. Она поднималась с самого дна, гладкая и тяжелая, как вал расплавленной меди, закрывала небо, сравнялась с валом трупов - и превзошла его, ударила в него со страшной, ни с чем не сравнимой, неодолимой силой. И - опрокинула, снесла его в бездну, вырытую тенью в клобуке, смыла все тела и хлынула вместе с ним. Одолев плотину, волна естественно подхватила и Дубтаха, понесла и его - в черную, кружащуюся водоворотом бездну плотной, как плоть Черных Звезд, тьмы. Он, раскинув руки и ноги крестом, медленно кружась валился во тьму и - понимал, что падение его продлится вечно, и - очень мало волновался и по этому малосущественному поводу. Волна несла его достаточно деликатно, движение чувствовалось все меньше и меньше, пока не показалось ему, что тело его, лишенное веса, массы и пространственной протяженности, зависло неподвижно в безмирье, где нет даже и времени.
XXVI
- Господин Дьен-Дьеннах, вы меня слышите? Если тр-рум пум-па-па тр-рум, то постарайтесь чигнагладительно открыть пр-румм глаза…
Великолепно понимая, что значит 'чигнагладительно' и не испытывая по этому поводу ни малейших сомнений, Дубтах с трудом, словно разучившись, приподнял веки. Он лежал на обычной койке, покрытой чуть волнующейся морской гладью с редкими клочками белой пены. Рядом с койкой стоял на задних лапах средних размеров медведь- блондин, к тому же густо облепленный снегом.
- … и постарайтесь их не закрывать тарира-тарура хотя бы кошенное время. Так вам будет легче обрести орриовальную хр-ряп - ххр-руп ориентировку и очеседация к норме ч-чам - куммум восприятия пройдет гораздо быстрее.
Каждое слово светловолосого, голубоглазого медведя было полно колоссального, таинственного смысла и влекло за собой целую бездну ассоциаций. Именно поэтому, наверное, каждое слово, пока оно длилось - казалось совершенно бесконечным, безграничным и неисчерпаемым, а когда заканчивалось - казалось до жалости, до жалкости, - у него даже слезы мимоходом полились, - коротким, и расставание с каждым них казалось безвозвратной потерей. О Тот, Кто Над Небом, - возвышенно, просветленно, боговдохновенно мыслилось ему, - как же это я раньше- то не видел всех этих величайших и разнообразнейших смыслов, коих полны величайшие слова изрекаемые этим лучшим из зверей?! Потому что он по- настоящему красив со своей желтовато-белой шевелюрой, синими глазами в обрамлении густых,
