представляю себе, как он еще смог столько продержаться, потому что человеческая душа не способна выдержать подобное напряжение сколько-нибудь долго…
- А! Бросьте вы! - Керст махнул рукой. - Видели - не видели… Ну скажите, - как бы вы ему помогли? Он обречен был нести свой крест в одиночку, - он рассеянно налил немаркированный коньяк себе и еще в две ближайшие рюмки, - снять этот груз с его плечей могло только увольнение, - а на это он никогда не пошел бы, - или смерть.
- Но переживания последних месяцев, - Сабленок сделал жест четвертушкой соленого огурца, наколотой на вилку, - были экстраординарными даже для него. Он жаловался, что совершенно не может спать, даже со снотворным, а от усталости порой заговаривается, - ну, в смысле говорит не те слова, которые собирался. Просил выписать что-нибудь посильнее.
- А вы?
- Отказал, разумеется. Категорически потребовал, чтобы он срочно ушел в отпуск и отправился в санаторий… профильный. Он очень резко отказался… практически послал, - понимаете? - я потребовал, чтобы он подписался под отказом, думал хоть так на него повлиять. Но на него и это не подействовало. Подписал не моргнув и глазом…
- Почему не сигнализировали?
- Обещал. Вот только он напомнил мне о врачебной тайне. Сколько раз плевал я на это самое обстоятельство, - даже и не думал о нем нисколько, - почему на этот раз не плюнул? А!
- А заговариваться, - заговаривался, - вдруг вспомнил Игорь Иртенев, - я сам был свидетелем. После того, как ему открылось… истинное положение вещей, он мог говорить только об этом, а начав - не мог остановиться, перескакивал с одного на другое, приводил бесконечные примеры, желчно шутил по поводу этих примеров и сам же смеялся своим шуткам, этак отрывисто, вдавался в какие-то никому не нужные подробности, а потом вдруг снова возвращался к оставленной было линии разговора… Теперь понятно - от бессонницы.
- Доктор, - а как у него было с давлением?
- Мы покончили с гипертонической болезнью у своих сотрудников. Совсем. А если вы имеете ввиду инсульт, так забудьте: нет у него сколько-нибудь существенных очагов. Ни кровоизлияния, ни ишемии. Сто процентов.
- А последней каплей, понятно, была это злосчастная операция, эта самая 'Гоби'. Он воспринял эту историю, - неприятную, даже где-то трагическую, но не более того, - как крах дела всей своей жизни! Как… Как какую-то прямо-таки вселенскую катастрофу! Да она, может, года через два семечками покажется…
- Трудно быть адекватным на фоне такого переутомления и таких переживаний, - плюс бессонница! - тут любой пустяк может переломать даже самую крепкую спину.
- Кстати, - многие описывали, что в подобных обстоятельствах возникает феномен 'суженного сознания', когда первое попавшееся решение, даже самое неудачное, которое в других условиях было бы немедленно отброшено, воспринимается, как единственно-возможное. Карпов рассказывал про такой случай из своей практики.
- Толя? - Заулыбался вошедший Феклистов, садясь, и наливая себе и, опять-таки, ближайшим соседям. - Землячок мой? Как же - как же…
- Кто? - Вылупился на него Керст, вошедший поперхнулся и в ответ вылупился на Керста, а тот, как-то невпопад, продолжил, - а ведь это, братцы, веха! Что-то кончилось. И бог весть, что дальше-то будет…
- Мы были шибко заняты, и не заметили, что кончилась всего-навсего наша молодость. И не следует пыжится, и перед собой хотя бы не хрена надувать щеки, потому что уже не мы теперь тащим, везем и толкаем вперед этот неподъемный воз, а он волочет нас за собой, и бог весть, что дальше будет…
Нелепые слова эти не остались без последствий, нелепых, пожалуй, не менее. Вечером этого дня Гельветов тихонько заперся в кабинете, открыл сейф, замаскированный книжной полкой, и достал оттуда сокровенные сорок две страницы, некогда написанные им за время, чуть большее половины суток, и поданные незабвенному Вазгену Балаяну. Обретя практически безраздельную власть в пределах нынешнего треста, он распорядился отыскать тогдашний свой отчет и под роспись передать ему, для хранения в личном архиве. Казалось ему, что документ этот станет бесценной реликвией, и нет нужды, что истинную цену ему будет знать лишь он один: ценя себя трезво, как ценил и все, Гельветов знал, что является предельным индивидуалистом, и то, что мнения всех остальных, сколько их ни есть на белом свете, интересуют его постольку-поскольку, принимаясь к сведению, но ничего не решая. На самом деле, получив бумаги в исключительное пользование, он вдруг поразился нелепости собственной затеи, и с тех пор ни разу их не читал, не доставал и не трогал. Этот случай был первым за несколько лет и первым по факту. За истекшее десятилетие не больно-то качественная бумага успела пожелтеть, и даже начала крошиться по краям, паста шариковой ручки выцвела и, местами, поменяла свой цвет. Документ вдруг напомнил ему цветок шиповника, позабытый между листами какого-нибудь никогда не раскрываемого кодекса еще в девятнадцатом веке: высохший до невещественности, прозрачный, и хрупкий настолько, что, кажется, готов превратиться в пыль от первого же прикосновения. Перелистывая ломкие листки пальцами, даже отогнутыми от предельной осторожности, решил про себя: нет. Не как засушенный листок из древнего гербария. Как прикрепленная к осоке прозрачная кожица личинки стрекозы после того, как взрослая хищница выбралась наружу, обсохла, расправила крылья - и улетела, и не найти, не поймать, не догнать, и ничего-то не вернуть, и напрасны любые сожаления. Радоваться, впрочем, тоже бесполезно, потому что, трезвый, он трезво отдает себе отчет: это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не он, давно уже - не он, а прошлого нет, и нельзя его поправить, да и не стал бы он ничего поправлять, потому что устал, потому что тоскливый ужас охватывает от одной только мысли браться за подобное - еще раз. Увидав, что на последней странице, между тогдашней датой, выведенной тогдашней его рукой, и казенным штампом есть с четверть странички свободного места, взял ручку и написал: 'Дело, начатое мной в день, дата которого указана выше, считаю законченным ввиду полной бессмысленности дальнейших усилий: все, что я могу еще предпринять в этом направлении, не окажет на дальнейшее сколько-нибудь существенного влияния. Понимание действительно способно прекратить любое действие, но приходит исключительно только тогда, когда поздно бывает хоть что-то прекращать. Закончено 28. 05. 8*. Гельветов.'
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВКУС ЯГОДОК
XXVIII
- Не-ет, - медленно покачал головой Островитянин, - 'самый низ' в моем случае обозначает перевод в рядовые аналитики. Которые слушают 'Маяк' начиная с самого: 'П-пам-мм!!!!' - в шесть часов утра, - знаете? - читают 'Правду', и обедают бутербродами, не снимая нарукавников. Если придерживаться данной терминологии, то я опускаюсь ниже дна выгребной ямы. Самое интересное, что сам же и напросился.
- Простите, я что-то не понимаю, вы что…
- Вот именно. Постараюсь разобраться, что и как, на месте. Давно пора, знаете ли… Как в американском флоте: обязательно с корабля - в штаб, из штаба - на корабль. Похоже, что это просто необходимо.
- Вы? С бесшумным пистолетом, фотоаппаратом-пуговицей и ампулой яда в воротнике? Это, знаете ли, как-то не очень вяжется с тем Майклом Спенсером, которого я знаю! Сами же говорили, что фабианец- дедушка не вкладывал денег в русские бумаги, так что уж вам-то, с вашим состоянием… Могли бы жить и ни в чем себе не отказывать, и выйдя в отставку.
- А смысл? Коптить небо? Мои предки, - в значительном числе поколений, - настолько преуспели в этом почтенном занятии, - что на мою долю остались совершенные пустяки. Кроме того, - покидать ринг после первого же нокаута, согласитесь, несколько… Несколько неспортивно. Не соответствует самому духу спорта. - Островитянин говорил задумчиво, мягким тоном, но почему-то чувствовалось, что решение его - окончательно, а этот интеллектуал со всеми его дипломами и безупречными манерами на самом деле не
