этого их ни колом, ни ножом не возьмешь, кость - не переломишь, брюхо - не вспорешь. Даже, говорят, ливер не отобьешь. Совсем другой диапазон энергий требуется.
- Бесполезно. Если по голове, то прочность черепа почти что и вовсе не спасает. Другой механизм.
- А уж с пулями-то, с пулями и вовсе почти бесполезно: если внутрь не проникнет, то все равно дух вышибет! Так я ж тебе и говорил, - вовсе пустые люди и занимаются пустяками… Молодежная мода, - вроде как на крашеные в зеленый цвет прически у панков. Или на татуировки, - тоже ведь возникает вдруг такое поветрие, ни с того, ни с сего, в самых разных странах, не сговариваясь, - понаколют себе всякой хрени, понаколют, - а потом, через какие-то пять-шесть лет не знают, что с этими картинками делать.
- Скорее, - похоже на криминальный обычай модифицировать свое мужское достоинство… вводя под кожу всякие посторонние предметы.
- И не говорите, уважаемый герр Кляйнмихель, - чистой воды, в сущности, варварство. Никакая цивилизация их не берет.
- Вот вы минувшим вечером, - вечером? - вдруг он перебил сам себя самым, что ни на есть, удивленным тоном, как будто не доверяя сам себе, - кажется, что прошла целая эра… Так вот, вы пошутили между прочим, что исповедуете некую ересь. Должен признаться, что нечто подобное не чуждо и мне. Я, видите ли, считаю, что архаичные формы общества не исчезают с развитием цивилизации. Новое, подменяя прежнее, никогда не вытесняет его полностью, а как бы… как бы погребает его под собой, и они существуют, укрытые под позднейшими напластованиями. Подростки лет по двенадцать-тринадцать повторяют поведение стаи австралопитеков с тем, чтобы через год-два повторить организацию охотничьей ватаги неандертальцев. Уголовники копируют отношения 'мужских домов' позднекаменного века, в недрах самого развитого индустриального общества вольготно чувствуют себя семейные кланы и землячества, возникшие в бронзовую эпоху… Вот оттуда-то и всплывают всякие варианты ритуальной раскраски…
- Я ж и говорю, - отщепенцы, отсталые люди. Не стоят ни малейшего внимания, уроды.
- Так. Насколько я успел изучить вас за последние дни, - а это были дни весьма насыщенные, как бы ни самые насыщенные в моей жизни, - этот многозначительный тон, с которым вы повторяете одни и те же банальности, обозначает, что вы хотите рассказать что-то очень существенное. Настолько, что это прямо рвется с вашего языка, и вы едва-едва сдерживаетесь. Так стоит ли так насиловать собственную натуру? Чтобы вам было легче начать, могу сказать для затравки, что, очевидно, наряду с несерьезными людьми где-то в Многомерности есть люди серьезные или даже очень серьезные, не так ли?
- Я все-таки лучше потерплю. Считайте, что ваше провокационное предположение пропало совершенно впустую.
- Потерпите, - чтобы иметь больше шансов уцелеть? Это та тема, за одно только упоминание которой могут быть неприятности?
Русский поглядел на него с неподдельным изумлением.
- Ничего подобного. То есть вообще. Не пойму, откуда у вас все время всплывают подобные нелепые предположения? Что за паранойя, ей-богу… Видите ли… Оскар, общаясь с вами, я выполняю своего рода работу, - пусть добровольную, но все-таки, - добиваюсь определенных целей, и, стараясь выполнить ее хорошо, - должен придерживаться определенной последовательности действий. То, что я так хотел сказать, но не сказал сейчас, будет во всех подробностях открыто во благовремении, тогда, когда это будет понято оптимальным образом… Попросту говоря сейчас ты ровным счетом ни х-хрена не поймешь, - даже если будешь думать, что понял. Даже если тебе покажется, что ты понял. Компране?
Майкл, стиснув зубы - кивнул, мысленно поклявшись выяснить все необходимое задолго до того, когда ему соблаговолят рассказать и показать то, что его интересует. Несколько расстраивало только то обстоятельство, что он имел только самое слабое понятие относительно того, а - что именно его, в конце концов, интересует? Если уж до конца конкретно? Бессонная, безумная ночь теперь, под утро, оборачивалась крупной дрожью, судорожными зевками, при которых водянистая слюна прямо-таки капала на землю, и - полной неспособностью удержать в голове более полутора мыслей одновременно. Да и те, в общем-то, - ненадолго. Когда прекращал зевать он, - зевал его спутник, он заражался, и цикл повторялся снова. Так что мысль о Конечной Конкретизации все время ускользала, пока они, спотыкаясь, брели через затянутую утренним туманцем ложбину, он ее - хватал буквально за хвост, но она упорно норовила выскочить, пока не преуспела: о чем это я? Что-то такое непременно надо же было обдумать, чего-то он, негодяй, не хотел мне рассказывать, а я, значит…
XXXI
- Нет, - очередной раз умилился на стакан Иван Ильич, - ну как есть божья слеза! Давайте, че сидите-то?
- Не, мне пока хватит.
- И я пас. Потом.
- Ну, а я, извиняйте, - выпью… Ваше, значит, здоровьичко!
- Пейте на здоровье.
Хозяин - выпил. Сморщился так, что, казалось, сжал всю свою физиономию, все ее бесчисленные мелкие морщинки - в кулак. Подышал, хрустнул переросшей, жгучей, пустотелой редиской и благостно расслабился.
Жидкость, которую он пил и которой угощал, была, действительно, прозрачна почти до невидимости. Глядя на нее, Майкл поневоле вспомнил давешнюю дискуссию о Водке и Нуле, как пределе ее совершенства. Тут нуль, на его взгляд, был абсолютный. Очевидно - просто-напросто никаких примесей. Вообще. Ни в спирте, ни в воде. Почти никакого вкуса и только, разве что, очень незначительный запах. Последний предел в своем роде, nec plus ultra. Уходящие в бесконечность нули после запятой, - и никаких излишеств. Этот напиток как бы говорил: Я призван делать людей пьяными, не отвлекаясь на мелочи вроде вкуса, цвета, запаха, года и букета, Я есть последняя истина винопития во всей наготе, посмевшая, наконец, отбросить драпировки.
Она была классически разлита в сосуды, напоминающие столь же классическую трехлитровую банку, - но! - представлявшие собой некий идеал трехлитровой банки, воплощение ее бессмертной Идеи: идеально ровное, совершенно прозрачное, идеально полированное стекло без малейших неровностей, и некая корректировка формы, которая, оставшись прежней, приобрела неуловимое изящество. Дело было поставлено таким образом, чтобы в любом месте, любом помещении, любом ракурсе этого хозяйства была бы видна хотя бы одна такая банка, причем - полная, за этим обстоятельством хозяин строго следил. Идеально чистые, ни пылинки на гладких боках, они выглядели на фоне холостяцкого, достаточно небрежного-таки хозяйства как нечто не от мира сего. Но это - так, основные запасы находились в довольно-таки обширном погребе: тушенка, картошка, какие-то соленья, оставшиеся аж с прошлого года, несокрушимые мешки с крупой, запах не то сырости - не то плесени, - и десятки трехлитровых банок, прозрачных настолько, с настолько прозрачным содержимым, что их присутствие на полке выдавали только блики света на полированных боках. На взгляд, - тут хватило бы выпивки на то, чтобы в стельку напоить личный состав полностью укомплектованного по штату мотострелкового батальона.
В углу двора, в будке из серых плит шипел ЭХГ - 'пятидесятка', в темном гараже виднелись два покрытых засохшей грязью трактора хороших и достаточно новых линий, а также вездеход, - явный 'СамАЗ', в сараюшке похрюкивали аж три кабана разом, а за забором виднелся обширный огород, - не то, чтобы уж слишком уж возделанный, но все-таки и не заброшенный, видно было, что хозяин - возится потихоньку, в охотку, не надрываясь, благо техника позволяет. На самом же дворе, имевшем форму самую неопределенную, валялась ржавая рама от какого-то мезозойского грузовика, два ободранных скелета велосипедов, дамского и обыкновенного, один без шин, другой вовсе без колес, гнилой, поломанный и поваленный набок тесовый помост для ремонта неизвестно чего, ржавая выварка, раздавленная какими-то превосходящими силами бочка и аж три ржавых корыта, одно из которых было дырявым. Впрочем, - в прямом смысле валялись только бочка и помост, а все остальное было в разной мере прислонено к стене, к плетню, к серому ажурному забору или висело на кольях того же плетня.
