привлечь его обратно в харьковское училище, «
И вот между юным Ковалинским, удивлявшимся философской жизни Сковороды, и Сковородой, сразу привязавшимся к юноше, начинается своеобразный духовный роман, исполненный философского пафоса и трогательной поэзии. Трудно подыскать какую?нибудь аналогию этой замечательной дружбе. Это совсем не простая дружба. По простоте, цельности, органичности это античная (?????, вдохновенно и тонко описанная в «Никомаховой Этике» Аристотеля. Только ????? эта перенесена на христианскую почву и углублена специфическихристианской трезвостью. При всей патетичности она трезва и аскетична и в этом смысле глубоко отличается от тех «романтических дружб», которыми прославился конец XVIII и начало XIX века. Она отчасти напоминает высокую дружбу Микеланджело с Витторией Колонна или страстную любовь этого целомудренного гения к своим ученикам и в особенности к достойному Томасу Ковальери. Патетизм дружбы Сковороды и Ковалинского ярок и несомненен.
«Григорий часто начал посещать его и по склонности молодого человека занимать его музыкой и чтением книг, служивших поводом к разговорам». Иногда «приглашал он друга своего в летнее время прогуливаться поздно вечером за город», на кладбище. В полночь бродил с ним «между могил и видимых на песчаном месте разрытых гробов». Иногда пел там что?либо приличное благодушеству, иногда же, удаляясь в близлежащую рощу, играл на флейтраверсе, оставляя друга своего меж гробов одного». Вот тогда?то, должно быть, особенно врезалась в душу Ковалинского «гармония простоя, но важная, проницающая, пленяющая, умиляющая», которой, по словам Кавалинского, была преисполнена музыка Сковороды. Но Сковороде мало было видеться со своим другом каждый день, развлекать его музыкой и чтением книг. «Предприняв перевоспитывать его, и, желая больше и больше дать ему впечатлений истины, писывал он к нему письма почти ежедневно». И эти письма, до нас дошедшие, дают возможность заглянуть глубоко в сердце нашего чудака.
Desideratissime, incundissime, carissime, dulcissime, voluptas mea, desiderium meum, ???????????, ??????, ??????? ????????, ????????, — вот постоянные обращения Сковороды к Ковалинскому. «Признаюсь тебе в своей любви: я бы любил тебя, если б даже ты был ауссфаХ. р'ттго^, если б ты даже был простым мужиком, — за чистоту твоего духа, за устремленность твою к делам достойным, не говоря уж о другом. А теперь видя тебя в занятиях греческим языком (нужно ли говорить, до какой степени я его люблю?)… у меня подымается такая любовь к тебе, что она растет со дня на день, так что ничего в жизни нет для меня сладостнее и дороже, чем забота о тебе и тебе подобных»[28]. «Никому дружба не доставляет столько радости, сколько мне. Это единственное сокровище мое и единственная утеха… Нет ничего сладостнее и дороже для меня, чем душа меня любящая, — больше мне ничего не нужно. И забота моя, и утеха моя, и слава, и жизнь — не бессмертная ли? — в дружественной душе, в душе меня любящей, в душе меня помнящей. Она для меня желаннее, чем пирамиды, чем Мавзолеи, чем прочие царские сооружения». Чувство Сковороды было столь сильно, что оно опьяняло его и, наполняя радостью, заставляло его бессознательно улыбаться, смеяться неизвестно почему, и его друг также улыбался и смеялся беспричинно. «Приветструю тебя михаил. Вчера ты спросил меня, когда мы выходили из церкви, почему я тебе засмеялся и приветствовал тебя как бы со смехом, хотя я смеялся несильно, — греки называют цегйоссо, — и тебе показалось, что я смеялся больше, чем это было на самом деле. Ты спросил, и я не сказал тебе причины, и теперь не скажу. Скажу только, что хочется смеяться и вчера хотелось и теперь хочется, и пишу я тебе письмо это смеясь, и ты, думаю читаешь его смеясь, и когда увидишь меня, боюсь, не сдержишься от смеха? Но ты, со софе, доискиваешься причины? Скажи же, почему тебе улыбается больше, т. е. смеется больше один цвет, одна одежда, чем другие? Тогда и я тебе объясню причину вчерашнегосмеха. Ведь смех (а ты смейся, пока я болтаю о смехе) родной брат радости, так что часто принимается за радость, например, смех Сарры, если не ошибаюсь: смех мне сотвори Господь ?????, ведь по — еврейски означает ?? ridebit… Итак, спрашивая, почему я смеюсь, ты, очевидно, спрашиваешь, почему я радуюсь. Значит тебе нужно объяснить причину моей радости? Что за нелепый вопрос! Но с помощью Муз попробуем на него ответить… Слушай! Потому что по глазам я увидел твою радость. И с радостью приветствовал твою радость радостью. Если эта причина моей радости покажется тебе ex Norvegia, я прибегну к другому ??????, и, поражая тебя твоим же оружием, спрошу, почему сам ты меня первый ?? ?? ???, приветствовал улыбкой? Почему засмеялся мне? Скажи же, ????, не отпущу тебя, вспоминаешь это? Впрочем, дорогой мой, мы смеялись и радовались, не забывая целомудренных Муз. Ведь печалимся мы или смеемся, заняты серьезным делом или шутим — все делаем в Господе нашем, в котором и умираем, и живем, и т. д. Его прошу хранить тебя в целомудрии и чистоте. Убежденный, что дары эти с тобою, я, видя тебя всегда в дружественнейшем сообществе, всегда буду радоваться и часто буду смеяться. Кто же может без радости смотреть на ??? ?????? ????? ??????
Глубокая и чистая радость осветила жизнь Сковороды. Эта радость была глубоко внутренняя и в то же время шла извне. Покой и благословение он нашел уже не во внутреннем борении и в уединенной глубине своего «Я», а вовне, в светлой и страстной привязанности к другому «Я», — и радость его была в том, что это другое «Я» оказалось достойным его великой любви и ответило ему такою же сильной и бескорыстной привязанностью. Это важное событие в жизни Сковороды. В сорокалетнем угрюмом и упорном однодуме вдруг проглядывают детские черты, и он становится способным не только на беспричинный, радостныйсмех, но и на явное ребячество. Он среди нежных обращений называет Ковалинского carissimum nobis ????, приветствует его: ????? ??????? ??? ??????, ??? ??????? ??????, неожиданно называет его Кириллом. Когда Ковалинский впоследствии знакомится и дружится за границей с Даниилом Мейнгардом, Сковорода настолько принимает в сердце своего нового друга Ковалинского, что в письмах к Ковалинскому иногда подписывается tuus Servus et amicus Gregorius Daniel Meingard. «Прощай, Михаил! Напиши мне три — четыре стишка и пришли. В каком роде? — спросишь ты. В каком угодно! Ведь все твое мне нравится». «Пришли мне три слова, если не сможешь четырех. Я видел кост'бусср, что получил от тебя стишки, не помню какие, двухметровые или Анакреоновы; но какие бы ты йи прислал — будут для меня нектаром»… Стихи Ковалинского, не отличавшиеся поэтическими достоинствами, нравились Сковороде только потому, что написаны были любимой и любящей рукой. Он сам в этом признается. «Ясно, что стишки твои грубоваты, но потому оннтвои, сильно мне нравятся. В них, как в светлом родничке, ясно, ясно вижу твою душу, любящую добродетель, хорошую литературу и меня, твоего друга». Но эти причуды и пристрастия, вплетаясь в серьезные и глубокие отношения Сковороды к Ковалинскому, не только не портят этой удивительной дружбы, но, наоборот, придают особый аромат и своеобразную прелесть.
Мелочи и причуды гаснут и растворяются в великом свете страстной духовной привязанности Сковороды к своему юному другу. Он сам удивлен силою и значительностью этого нового факта своей жизни и в письмах не раз возвращается к вопросу, что такое дружба. Он приводит и комментирует Ковалинскому замеча — тельные слова Аристотеля: ???? ????????? ?????? ????? ?????? ??? ????? ???? ? ??? ??? ? ??????, — кого хотим назвать настоящим другом, говорим, что его душа и моя одно, — или ???? ???, ?? ?????, ? ????? ?????? ???, — друг есть, говорим, наше второе «Я». Много раз останавливается на словах Плутарха о дружбе.
«Призираю Крезов, не завидую Юлиям, пренебрегаю Демосфеном, жалею богатых. Пусть домогается каждый, чего хочет. Я же буду не только счастливым, но блаженнейшим, если у меня будут друзья. Что удивительного, если нет для меня ничего слаже, чем общение с другом? Только бы Бог укрепил меня в Своей добродетели, только бы сделал меня мужем честным и другом Самому Себе. Ведь люди хорошие — Божьи друзья, и только таковым надлежит высший дар чистой Дружбы»[29] . Дружба становится для Сковороды фактом метафизическим, религиозным. Само христианство он понимает как завет совершеннейшей дружбы. «Что может быть губительнее площадной, т. е. ложной любви? И что божественнее любви христианской, т. е. истинной. И что такое религия христианская, как не истинная и совершенная дружба? Разве Христос не указал, что отличие учеников Его — взаимная любовь? Разве не все соединяет дружба, не все устраивает, творит и разрушает только вражду? Разве не называется Бог Исус у возлюбленного ученика своего Иоанна?.. Разве все дары, даже и ангельские языки, не ничто без любви? Что изобилует? Любовь. Что созидает?. Любовь. Что сохраняет? Любовь, любовь. Что услаждает? Любовь! Любовь — начало, середина и конец, сс урл, со…». Если Сковорода в
