природою»'.
Эта привычка вставать в полночь для молитвы и для благочестивых размышлений сложилась у Сковороды гораздо ранее пустынножительства. Так, в одном письме к Ковалинскому, помеченном 30 января 1763 г., Сковорода пишет. «В два часа ??? ???????? ????? и я сам с собою ??????, я среди других не нечестивых размышлений написал прилагаемую ётйурссщюс. Помню, я читал что?то похожее в греческих ётпурссцрОсш, когда жил в лавре св. Сергия. Так как у меня не было их под руками, я ту же самую мысль выразил собственными стихами:
Трижды трем Музам однажды навстречу Венера попалась
С Купидоном своим и с такими словами:
«Чтите меня, о Музы! — из сонма богов я самая первая.
Власти моей покорны все люди и боги».
Музы ж в ответ: «но над нами поистине ты не имеешь власти.
Музы чтут не твой скиптр, а святой Геликон».
Эта эпиграмма показывает, что Сковорода настолько органически был проникнут языческим богословием — Theologia ethnica — что его мысль не только обыкновенно полна была эллинскими образами и воспоминаниями, но даже в молитвенные часы полуночных размышлений он свои благочестивые мысли облгкал в форме греческой мифологии. И эта взаимная проникнутость христианских и эллинских элементов была столь велика, что в сознании Сковороды происхдило смешение; одно свое стихотворение он кончает словами:
Так живал афинейский, так живал и еврейский Эпикур — Христос[38] .
Нельзя не отметить в душевном облике Сковороды еще одного момента: в нем было нечто в роде Сократовского ??????'?. Почти всегда во всех движениях своей воли он повиновался своему духу. «Дух велит», «дух зовет», «дух говорит» — это постоянные выражения Сковороды. Что это не метафора и не простой способ выражения, доказывает следующий странный случай, произошедший со Сковородою. В 1770 году приехал он в Киев к родственнику своему Иустину. «Но вдруг приметил в себе внутреннее движение духа, непонятное, побуждающее его ехать из Киева». «Иустин заклинает его всею святынею не оставлять его». Приятели также удерживают его, но он отговаривается, «что ему дух настоятельно велит удалиться из Киева. Пришел на гору, откуда сходят на Подол, вдруг остановись, почувствовал он обонянием такой сильный запах мертвых трупов, что перенести не мог, и тотчас поворотился домой. Дух убедительнее погнал его из города» и «он отправился в путь на другой же день».
И что же? Прибыв в Ахтырку, он через две недели после этого получает известие, что «в Киеве оказалась моровая язва, о которой в бытность его и не слышно было, и что город заперт уже»[39]. И вот тогда то он пережил тот восторг благодарности к Богу, о котором будет сказано ниже. Очевидно, Природа была благосклонна к своему верному сыну и наделила его какойто особой, чрезмерной остротой чувств и необычайно тонкой восприимчивостью даже к тайным, для других незаметным движениям как физической, так и психической среды.
Многих может заинтересовать вопрос: играли ли в жизни Сковороды какуюнибудь рольженщины? Ковалинский совершенно умалчивает об этом. Гесс де Кальве говорит, что Сковорода «к женскому полу склонности не имел». И. Срезневский по обыкновению сгущает краски: «Григорий Саввич ужас как боялся молодых женщин, особенно девиц». Но сам же И. Срезневский в повести «Майор» рассказывает нам об одномединственном романе Сковороды. В этой повести много несомненной беллетристики и фантазии, и в то же время несомненно, что в нее вплетены совершенно достоверные сведения о Сковороде, полученные из рассказов стариков и совпадающие с достоверными показаниями, например, Ковалинского. У нас нет поэтому оснований не доверять фактам, изложенным в повести Срезневского. А они сводятся к следующему. В конце 60х годов Сковорода набрел на хутор, в котором увидел молодую девушку, распевавшую песни. Случилось так, что он поселился недалеко от хутора на пасеке. Когда у девушки заболел отец, своеобразный старик, по прозвищу Майор, девушка, услышав от пасечника, что Сковорода умеет лечить, побежала сама к Сковороде и просила его прийти поскорей к старику. Сковорода пошел, и знакомство завязалось. Старик уже слыхал о Сковороде и с удовольствием вступает с ним в беседу на высокие темы. За время болезни он привязывается к Сковороде и когда поправляется, уже не хочет с ним расставаться. Он предлагает Сковороде заняться с его дочерью. Сковорода, стоявший за то, чтобы женщины получали образование одинаковое с мужчинами, соглашается, и вот начинаются уроки с Еленой Павловной, часто наедине; Сковорода сближается с ученицей и чувствует к ней большую привязанность. Старик продолжает свои беседы со Сковородой, читают вместе Библию, и время летит счастливо и безмятежно. Девушка серьезно влюбляется в своего чудного учителя; старик, видя, в чем дело, и не имея ничего в душе своей против того, чтобы Сковород а женился на его дочери, начинает заговаривать на эту тему со Сковородой. Сковорода пугается, чувствуя естественное неприятие оседлой жизни. Наступает тяжелое время борьбы и сомнений. Сковорода несколько раз собирается уходить. Но он чувствует большую привязанность к дому, в котором нашел столько любви и привета, и не может уйти. После нескольких разговоров и размолвок он, наконец, решается, и вот он становится женихом. Начинаются приготовления к свадьбе. Старик с радостью ожидает исполнения своего глубокого желания. Наступает день свадьбы. Сковорода становится под венец. И вдруг… убегает из церкви и пускается в безоглядное странствие. И Срезневский сообщает еще факт: через несколько лет девушка счастливо выходит замуж, и Сковорода, узнав об этом, испытывает глубокую радость.
Срезневский в начале повести говорит: «В 1765 г. зашел Сковорода в наши Валковские хутора». Это ошибка. Из самой же повести видно, что зашел Сковорода в Валковские хутора после того, как прочел свою нашумевшую лекцию о правилах добронравия. А так как лекция эта прочтена была в 1766 году, то, очевидно, роман Сковороды мог произойти только после 1766 года, т. е. в конце 60х годов. Но это не могло быть значительно позже 1766 года, так как о лекции Сковороды Майор говорит как бы под свежим впечатлением. В таком случае роман Сковороды произошел в самом начале странничества. Только что взял он страннический посох, только что ушел из Харькова, где его прогнали из училища, как на пути его встретилась женщина. Все неровности и все неблагородство его поведения объясняются, мне кажется, его духовным состоянием. Нанести страшную обиду человеку, который показал ему много любви, оскорбить девушку, к которой чувствовал огромное стремление, Сковорода мог только потому, что, очевидно, перед алтарем он окончательно осознал весь свой роман как великое искушение его духа, уже самоопределившегося к странствующей жизни. Не страх перед своим эмпирическим будущим мог подвигнуть Сковороду на отчаянный шаг, а благородный и глубокий страх перед изменой своему жизненному решению, Если всю жизнь мучительно искал он свою стать, если, наконец, нашел ее в роли странствующего нищего (в повести Сковорода фигурирует уже как старец), то, очевидно, жениться он не мог, и если его можно в чем?то обвинить, так это в слабости и неотчетливости его духовного сознания во время романа, а никак не его резкую решительность при его окончании. Во всяком случае этот опыт для Сковороды даром не прошел. Повторений уже не было. И хотя женщин с тех пор он сторонился, но не избегал абсолютно. Так, из письма Н. С. Мягкого к Данилевскому видно, что Сковорода «от души уважал» жену помещика Андрея Ивановича Ковалинского, «умную и благочестивую женщину»'. А о жене своего друга Ковалинского Сковорода писал: «Пишите до Михаила и от меня целуйте его и ее».
Вот несколько отзывов современников о Сковороде, которые могут в своей совокупности дорисовать портрет Сковороды за это время. Иван Вернет, которого Сковорода с меткостью назвал «мужчиною с бабьимумом и дамским секретарем» отмечает в Сковороде, также не без меткости, отсутствие легкости: «Ему надлежало бы по совету Платона… почаще приносить жертву Грациям. Истина в устах его, не будучи прикрыта приятной завесою скромности и ласковости, оскорбляла исправляемого». К этому отзыву мывернемся еще ниже. Срезневский с обычной своей чрезмерностью так описывает в начале повести Сковороду: «Сухой, длинный, губы изжелкли, будто истерлись; глаза блестят то гордостью академика, то глупостью нищего, то невинным простодушием дитяти; поступь и осанка важная, размеренная, но тут же при всяком удобном и неудобном случае чудная гримаса, чудная ужимка… умение и подурачить других вместе с собой и ученностью, и умом, и благочестием и часто уловками пронырливого попрошайки (?). Но он добр и честен, и прямодушен». Очевидно, Срезневский здесь разлитературничался: «уловки пронырливого попрошайки» определенно противоречат всем достоверным и бесспорным нашим сведениям о Сковороде. Гораздо более правдиво рисуется Сковорода в словах одного старожила, приводимых
