восторженные взгляды.
«Наболтали, поди — кА, сорок бочек арестантов». — Подумал и глухо спросил. — Как полон?
— Очистили все, что можно очистить. Но расселили. Груздень всех мужиков отправил валить лес. Ты бы, Стас, полежал еще. Рано поднялся.
— А ты ко мне в сиделки записался?
— Да будет тебе хорохориться.
— Ладно, считай, что уговорил.
Прошел день. Другой…
На Седьмой или восьмой день в детинец прискакал Плетень на загнанной лошади. Едва он выпрыгнул из седла у лошади, подогнулись задние ноги, она осела на зад и, захрипев, повалилась на бок.
— Погубил коня! — Заорал на него Груздень.
— Его сейчас даже в котел не пустишь. Потом с ног свалит. — Поддержал десятника Войтик, оценивая все по старой поварской привычке.
— Командир! Где командир? — Не обращая на него никакого внимания, закричал он.
— Зачем кричишь? Не в лесу. — К парню подошел Алексей.
На крыльце появился Стас.
— Плетень? — Почти не удивившись, спросил он. — Говори. Я слушаю.
— Командир, Пивня в яму бросили. А вместе с ним Мина и Третьяк. А я успел уйти.
— Груздень, Войтик, Хмурый! По коням! Алексей, ты на хозяйстве!
— Стас… — Попробовал возразить Леха.
— Я все сказал! — Не терпящим возражений голосом, отрезал Стас. — Крепость закрыть. Даже если сам господь-бог будет у ворот стоять.
И три десятка всадников на широком галопе вынеслись из ворот.
Спустя трое суток с дозорных башен княж-города Соколеня заметили, как к воротам во весь мах приближается группа странно одетых всадников.
— Кто такие? И по какому такому делу по вечерней поре? — Крикнул дозорный, свесившись со стены.
— Родовой вождь Станислав Волков с дружиной. — Начальственным, хорошо поставленным голосом, негромко, но так, что услышали все, ответил передний…
— Не велено!
Стас чуть слышно скомандовал.
— Закрыть бойницы! Хмурый! Ворота!
Не успел дозорный удивиться, как в бойницы с непостижимой быстротой посыпались стрелы. От группы отделился десяток и на просторном галопе понесся к стене. Метнулись на стену кошки. На полном скаку, прыгнули прямо из седел вои и рванулись в верх по отвесной стене, как по ровному полю.
Распахнулись дубовые, окованные медью, ворота.
— Хмурый! Стены твои! Хруст, волхва с ребятами ко мне. Живо!
Негромкая команда и понятливый Хруст исчез в тесном проулке.
Распугивая редких, по вечернему времени прохожих, приводя в бешенство свирепых цепных псов, понеслись к заметному со всех концов города, коняжескому терему.
Влетел верхом на красное крыльцо.
— Куда прешь, неук!
Стража загородила дорогу бердышами.
Молниеносное, незаметное для глаза, движение и оба скрючились от боли, переломившись пополам.
— Толян! Сменить…
Пальцем в одну сторону, в другую…
— Груздень!
Десятнику дважды повторять не надо. Метнулись по гульбищу вокруг терема и не звука.
Сам в палату.
В палате, не смотря на вечернее время, от народа тесно. Сидят на лавках вдоль стен. Преют. От богатых шуб и воинской сбруи пар валит.
— Здрав будь, конязь.
Уперся в, цветисто выложенный, пол ногами и по армейской привычке ладонь к виску.
— Кто таков? Кто пустил в таком непотребстве?
— Родовой вождь Станислав Волков. А это мои волчата.
За спиной Войтик бесстыже зубы скалит. Не волчонок, зверь матерый!
— Почему шапку не ломишь? Без поклона почему?
Конязь примерно того же возраста, что и он сам. Но привык, судя по всему к спокойной жизни, раболепию и лести.
— Шапки, как видишь нет на мне. А поклоны? Поклоны только богу, да и то пока поперек мне не говорит. — Ответил спокойно, веско вдалбливая каждое слово.
— Князь и господин перед тобой! — Конязь с резного креслица привстал, чуть слюной не брызжет от негодования, лицо дурной кровью налилось.
— Ну, какой же ты господин мне? — С насмешкой, глядя в глаза конязю, ответил Стас. — Я вождь по праву крови, а ты, наверняка, из приглашенных, за кусок хлеба сидишь в этом креслице.
С лавок гости князя повскакивали от негодования, кричат, слюной брызжут, кулаками размахивают.
Конязь тоже подскочил!
— В железа! В железа их!
— О как! — Удивился Стас. — Веселин! Войтик! Позабавим конязя!
И словно исчезли, растаяли на глазах бесстыжие хари. Только вожак их стоит по среди палаты, скрестив на груди руки, да ухмыляется подлой ухмылкой. Да юнец голомордый скачет по козлиному и кувыркается, как скоморох уличный. Оттолкнулся обоими ногами, перевернулся через голову в воздухе. И вот уже стоит за княжеским креслицем. И нож у горла держит, прижав дерзкой рукой коняжескую голову к высокой спинке кресла.
— Ай, ай, ай, конязь. — Попенял ему с укоризной этот, совсем невзрачный и невесть откуда взявшийся, разбойник. — Большой вырос, а гостей встречать не научился. Ну да ладно. Пошутили и хватит.
— Дружина! — Все еще мало, что понимая, прохрипел конязь.
— Мне твоя дружина на один кутей зубок. Терем мой, конязь. И город мой. На стенах мои люди. — Стас поднял руку и пробив слюдяное оконце, в спинку кресла воткнулась стрела. — Веселин, мальчик мой, если он еще слово мне поперек характера скажет, перережь ему горло. Этого добра сейчас в каждом углу стоит по десятку. Не как не меньше.
— А может, прямо сейчас, командир? — Озабоченно спросил Веселин. — Он, конязь уросливый…
Стас отрицательно покачал головой.
— Повременим. Волхва подождем. — И зыркнул гневным оком. — И моли, конязь, бога, чтобы живыми были мои ребята. Я и за меньшую обиду от городов, не чета твоему, и пепла не оставлял!
Дернулся с лавки не молодой уже, суровый дружинник.
— Не здесь, так в поле догоним всей дружиной. На копье возьмем.
Сверкнули две искорки и два ножа, чавкнув у головы, впились в стену на пол-лезвия.
Когда успел выдернуть он их из ножен, когда успел взмахнуть рукой?
— Сидеть!
— Мокро под ним, вождь! — разъяснил Войтик.
Застыл перед набольшей дружиной, как многорукий див и в каждой руке по мечу, и мечи эти перед очами замысловатый узор выписывают. Не уследишь. А с ним еще полдюжины таких же как он!
— Окно!
Слово еще до слуха не долетело, а рама уж с треском вылетела на улицу. Богатая, узорчатая, дорогим стекольем выложена.
