— Вот только этого не надо. А к Сумеркам и в самом деле, съезди. Может и надумаешь что. Ум хорошо, а два…
— Уже лучше? Правда?
— Да иди ты под такую голень! Но только уговор. Туда и обратно. Дождусь Хруста и на поиски принца отправлюсь. Рэд уже прохода не дает. Впору за углом прятаться. А ты здесь останешься…
— Так бы объяснил ему, что обещанного три года ждут.
— Не для эльфийского ума пока наш юмор. Боюсь, обидится.
Дверь с треском, на отмашь распахнулась, и на пороге появился воевода Хмурый.
— Прости вождь, плохие вести.
Стас вздернул левую бровь.
— Говори…
— Зареченский конязь Бохун набегом на окраинные села наехал. Народу много побил, а более того с собой свел. Веси пожег. Люди к нам прибежали, из тех кто уцелел.
Стас с досадой поморщился.
Не ко времени конязь Бохун безобразничать вздумал. Ой, как не ко времени! И без него забот, не обобраться.
Зорень, глядя на его озабоченное лицо, пояснил.
— Надел не велик, Бохуну при разделе достался. Вот и подгребает под себя все, что плохо лежит. Задирист конязь. Драчлив не в меру. Ко мне наведывался не единожды. И битым уходил не раз, а все неймется. Все от зависти не излечится. Родным братьям и то от него достается.
— Хмурый, Пивня ко мне. И сам той же ногой обратно. — Стас принял решение.
Хмурого словно сдуло с порога.
Мгновеньем спустя он появился снова.
Еще чуть погодя пришел явно не довольный, тем что его оторвали от высоких дум, и Пивень.
— Добрые люди спят, который уж сон видят, а тебе хоть глаза сшей. — Проворчал он, валясь на лавку, которая под его грузным телом жалобно скрипнула.
— Это у тебя от старости такой вредный характер, сударь мой волхв. И на сон тоже от нее, от старости жадный. — Встретил его сочувственными словами Стас. — Может и правда отпустить тебя на покой? Будешь со стариками на бревнышках сидеть и спину на солнышке греть. А к делу кого-нибудь помоложе пристрою? Как ты думаешь, брат Зорень?
— А вот это видел?
Пальцы волхва, толстые, поросшие густым волосьем, ловко сложились в огромную и наглую фигу.
Стас улыбнулся краем губ и подмигнул Зореню.
— Прорвало таки. А я уж думал, все. Пора на печь…
И повернулся к Хмурому.
— Вижу, что заскучал воевода? Бездельем маешься. Жирком заплывать начал. Того и гляди, как у Серда пузо появится. Скоро и в седле не усидишь.
Хмурый фыркнул и засопел от обиды.
— Вот еще…
— Даже так? — Стас явно был доволен, что у Хмурого не обнаружилось означенных недостатков. — Тогда бери три десятка и вперед, в Заречье. Пора призвать к порядку дебошира.
Хмурый округлил глаза и попытался открыть рот, но Стас коротким движением руки вернул все на место.
— Нет, Хмурый. Никакой войны. Никакого кровопролития, и не каких подвигов. Все тихо, по домашнему. Весело и непринужденно. Как с любимой девушкой. Сначала легкое удивление, потом дикий восторг. И долгая счастливая семейная жизнь. И совсем не больно! Не забыл еще?
Хмурый часто, часто закивал головой.
— Понял, командир. А конязь?
Глаза Стаса потемнели.
— Он мне не нужен. — Жестко ответил он и участливо спросил. — Хмурый, друг мой, может мне Алексея вызвать? Или Хруста подождать? Как ты думаешь?
Хмурый испуганно дернулся.
— Командир, я все понял.
Зорень нахмурил брови.
— Не круто ли, Слав? Обычное дело между своим. Сегодня он тебя, завтра ты его.… Не нами заведено и не нас кончится.
— На нас! Здесь! И сейчас!
Голос сухой и твердый.
— Хмурый, останешься там наместником. Дружину перетряхни, как добрая хозяйка половик перед порогом. Десяток ребят оставишь у себя, а остальных вернешь. А с ними еще полусотню, а лучше сотню воев со своим хлебом. — Стас повернулся к волхву. — А ты, мой ученый друг, все там оформишь надлежащим образом и на государственном, дипломатическом уровне. Не хлопай глазами. Слово это наскрозь ученое, потом объясню. Примешь от них присягу на верность богу, царю и отечеству. Ну, и по случаю Государственного праздника объявишь народные гулянья.
Пивень, шлепая толстыми губами, готов был разродиться целой кучей вопросов, но Стас прихлопнул это, вполне естественное желание, суровой десницей, решительно и в самом зародыше.
— Можешь даже отменить на пару лет моим именем какую-нибудь непосильную подать.
— А…
— Ну, да. Конечно. Как же я мог забыть? — Стас с ухмылкой заглянул в растерянное лицо волхва. — Разрешаю. Ничего не могу с собой поделать. Сердце, как воск. Можешь взять в дорогу валенки. Кровь старая и не хрена не греет.
Зорень слушал молча, не вмешиваясь.
— Братья конязя Бохуна могут возмутиться. — Осторожно, словно размышляя в слух, произнес Зорень, прислушиваясь к гневному сопению волхва. — Как никак родовой удел отвалится.
Стас прищурил глаза и снизу вверх с явным сомнением посмотрел на воеводу.
— Слышал, брат Хмурый? Может мне поехать? А ты здесь, в Волчке.
— Вождь! Командир! — Запинаясь, поспешил успокоить его воевода. — Возмущений не будет. Когда выезжать?
— Так ты все еще здесь? — На лице Стаса появилось неподдельное изумление, которому, казалось, не было границ. — Загибаю пальцы! Раз…
Хмурого словно ветром унесло.
Стоял, и уже нет.
Только распахнутая дверь зияет черным провалом.
Стас повернулся к волхву.
— Пивень, мой друг, ты не знаешь где взять валенки? — Участливо спросил он. — Зорень, у тебя случайно нет подходящих? А хотя зачем они тебе в разгар лета?
Пивень вскочил на ноги и, опрокинув лавку, заторопился к дверям. У дверей остановился и, сверкая глазами, погрозил кулаком.
— Припомню я тебе эти валенки!
Стас и Зорень громко и от души расхохотались.
Загрохотала дверь.
По крыльцу яростно и гневно загрохотали сапоги волхва.
— И все таки, Слав, с Бохуном ты погорячился. Как бы на тебя конязья не ополчились. — Раздумчиво сказал Зорень, когда стихли шаги за стеной. — Виру за побитый народ и сожженные веси с него покруче заломить и будет.
— Пойми, побратим, с отморозками нельзя вести переговоров. Они законов не признают. С ними можно разговаривать только по их же понятиям. Иначе беспредел не остановить.
— У него два брата. И у каждого по крепкому коняжеству. В две дружины пойдут, не выстоять.
