– Это хорошо или плохо?
– Хорошо, конечно же.
Девушка встала, одернула юбку.
– Уже уходишь? – расстроенно спросил парень.
– Да. Мне пора. Я же говорила, завтра с утра вылет. У тебя, кстати, тоже.
Он лежал, подложив под голову парашют, и смотрел в небо. Безоблачное. Тучи были на юго-востоке, лейтенант видел их там, наверху, делая круг перед заходом на посадку, но сюда они пока не добрались. Может, через пару часов дойдут, ветер подходящий. Если повезет, с надеждой подумал он, то и дождь на остаток дня зарядит. Поспать можно будет…
– Опять на форсаже гонял? – донеслось от самолета.
Павел не ответил. Не было ни сил, ни желания говорить… только лежать. Остатки воли уходили, чтобы держать глаза открытыми. Чуть ослабь контроль – и разом провалишься в сон, из которого выдернут минут через десять, и будет башка трещать, как от дрянной самогонки.
– Тебе-то хорошо, – продолжал бурчать техник. – Ты-то там себе гоняешь в свое удовольствие. А с меня Михайлов, если что, стружку спустит почище, чем с движка…
– Слышь, Валерьяныч, – окликнул техника сержант-вооруженец, на секунду отвлекшись от шаманства над крыльевым пулеметом. – Замолк бы ты.
– Я-то замолкну, – все так же ворчливо, но уже тоном ниже продолжил техник. – Замолкну. Только меня ж потом товарищ инженер за горло возьмет и нежно так, по-интелехентному спросит: «А скажи, Петр Валерьянович, отчего это у новехонькой машины ресурс двигла в нуль ушел? Корова его языком слизнула?»
– Угу, корова. – Сержант выразительно постучал пальцем по крылу, на котором отчетливо выделялись протянувшиеся от пулеметных стволов полосы копоти. – Проворная такая корова… «Мессер» называется.
При этих словах лейтенант вздрогнул, словно его окатили холодной водой. Слишком уж свежо – меньше часа – было воспоминание о двух черных тенях, свалившихся из пустоты, с чистого неба. Как? Откуда? Двадцать секунд назад их еще не было и в помине, а сейчас они уже падали на его пару в пологом пике. Отчаянный крик ведомого «Ковбой, «мессеры» сверху!» резанул по ушам, рука вперед, переключатель подачи на «фулл рич», пришпоренный двигатель обиженно взвыл, раскручивая вал на запредельные обороты. Павел ушел разворотом вправо, ведомый влево – немецкая пара «охотников» проскочила мимо и ушла, получив напоследок «соли на хвост» в виде заведомо недотягивающей очереди от погнавшейся за ними пары комэска из верхнего эшелона. Считай, легко отделались, даже не зацепило никого, но назвать это «легким испугом» язык бы не повернулся. Испуг был еще тот – после такого сердце начинает стучать в ритме движка.
– Пашка, хорош валяться, – ведомый выглядел просто до отвращения бодро. Ну да, он-то всю ночь дрых без просыпу. – Командир зовет.
Комэск говорил тихо, почти шепотом, скупо роняя слова. Он никогда не повышал голос – капитан, орденоносец, пять сбитых лично и семь в группе, седой как лунь «старик», и все это в неполные двадцать.
– Идем на прикрытие. Девятка «пешек» из 125-го бап-а. Цель – Верхне-Баканская. Их позывной «Береза», наш – «Сосна». Я – в расчистку. Ковбой держит верх, Сергей – ближнее. Вопросы? Нет? Тогда по ма…
– Тарищ капитан, – Павел шагнул вперед. – Разрешите сегодня мне в ближнее.
Комэск размышлял над его просьбой секунды три, показавшиеся Павлу часами.
– Хорошо. Еще вопросы есть? По машинам. Вылет через десять минут.
«Пешек» они встретили почти сразу же после взлета. Еще подлетая к ним, лейтенант разглядел номера на ведущей машине и едва не заорал в полный голос от радости. Номера с пятерки, значит, это ее эскадрилья, Танина. Таня-Таня-Танечка-Танюша…
Он прошел над строем «пешек» и, увидев знакомую светловолосую головку в колпаке блистера, не выдержал – закутил самолет в бочку, свечой ушел вверх, на петлю, нырнул под строй и тут же выскочил буквально перед носом ведущего бомбера.
– Ковбой, прекращай джигитовку! – фыркнули наушники голосом командира верхней пары. – А то схлопочешь месяц губы за воздушное хулиганство, и будет потом твоя зазноба передачи таскать, хе-хе-хе, орлу молодому в темнице сырой.
– Ладно, ладно.
Сбавив обороты, Павел подвел самолет к Таниной машине. Девушка, нарочито хмурясь, погрозила пальцем… и не выдержала, рассмеялась. Лейтенант улыбнулся в ответ и тут же, посерьезнев, качнул ручкой, уходя в сторону. Время шуток закончилось, дальше начиналась чужая земля и чужое небо.
Самолеты шли над линией фронта, хваленая немецкая «Голубая линия», с воздуха выглядевшая черной, тянулась внизу. Десятки километров траншей, дотов и дзотов, сплошные минные поля: полоска кубанского чернозема, в которую за прошедшие месяцы было вколочено столько взрывчатки, свинца и стали, столько пролито пота и крови, что порой казалось – из-под земли здесь должны тянуться не зеленые ростки травы, а багрово-ржавые прутья боевого железа.
И сейчас там стреляло, горело, взрывалось, в дымно-черной мясорубке перемалывая очередные тонны металла и человеческие судьбы. За спиной у немцев был пролив, а впереди – Кавказ, нефть, к которой они так рвались в прошлом году и почти дошли. А сейчас опять весна, и чем не шутит черт: до сих пор лето было их, они, оттаяв и обогревшись, снова рвались вперед, проламываясь танковыми клиньями. Они отлично знали цену таманскому плацдарму, до последнего цепляясь за каждый клочок земли.
Цель: станица Верхне-Баканская, россыпь коробок-домиков, рассеченная блестящей стальной ниткой железной дороги, показалась впереди через двадцать минут. От комэска – ни звука, только у края неба, если вглядеться, скорее угадывалось, чем виделось, суматошное мельтешение черточек. Дрался там капитан, уведя за собой вражеский патруль, или кто-то другой – сейчас это никакого значения не имело. Небо над целью было чистым – вот что сейчас было важно, единственное, что сейчас было важно.
– «Сосна», уходите наверх, ждите нас, – донесся сквозь треск помех голос лидера группы. – «Березкам»… р-р-работаем!
Лейтенант плавно взял на себя ручку, и самолет, послушно приподняв нос, принялся карабкаться вверх. Ведомый повторил его маневр. Под ними «петляковы» разомкнули строй, увеличивая дистанцию между самолетами. Почти сразу же вокруг них начали вспухать облачка разрывов – ударили зенитки.
«Все-таки нам проще, – тоскливо подумал Пашка, – много проще. В воздушном бою от нас хоть что-то зависит, а заход в зону зенитного огня – голая статистика. И чтобы держать бомбардировщик на боевом курсе, когда по тебе лупят десятки стволов, машину ежесекундно трясет от близких разрывов, осколки рвут плоскости, дырявят фюзеляж, а самолет ведущего только что превратился в огненный шар от прямого попадания, для этого нужно больше, чем просто смелость. Для этого нужно верить в свое бессмертие».
Он увел свою пару на семь тысяч, когда там, под ними, медленно ползущие среди вспыхивающих облачков «пешки» одна за другой принялись нырять вниз. Вот на земле вспух первый грибок, с высоты казавшийся игрушечным, совсем не страшным – и спустя долгие секунды до него низким, на грани слышимости, «ах-х-х» донесся грохот. И еще один, и еще!
Там, внизу, фугасные пятисотки перемешивали небо с землей, оставляя на месте заставленных вагонами путей лишь череду дымящихся воронок.
Прошла, казалось, вечность, пока бомбардировщики вновь стали различимы на фоне земли – освободившись от бомб, они быстро набирали высоту и скорость. Три… пять… шесть… семь! Двух машин не хватало!
Нет!
Перевернувшись, он спикировал вниз и, пристроившись чуть выше «пешек», принялся до рези в глазах всматриваться в номера. Так и есть, «пятьдесятдвойки», Таниного самолета, не было в укоротившемся строю.
Лейтенант с трудом подавил желание завыть, до крови прикусил губу, оглянулся назад – и увидел на фоне темных столбов над разбомбленной станцией силуэт еще одной «пешки». Та медленно карабкалась вверх, за левым крылом тянулся дымный след.
