баюкала куклу, приговаривала: «Тише, тише, не плачь. А то немец услышит, придет…»
Немец уже был здесь, слышал. Молодой, с одутловатым лицом, кривил тонкие губы, вел стволом автомата. И проваливалась маленькой дырочкой тряпичная грудь куклы, а потом…
Илья открыл глаза. Поднимать веки было тяжело, они словно стали свинцовыми, занемели, но он сделал это. И голову повернул к развороченному брустверу, стряхнул придавившую спину землю.
Почему-то все начиналось сначала. Танки ревели, взбираясь на склон, серая живая цепь бежала следом в пыли – немцы шли в атаку. Но ведь они уже были здесь – или это только привиделось?
Раздумывать не оставалось ни времени, ни сил. Илья отхаркнул соленый скользкий сгусток, захрипел:
– Взвод, огонь! Рота, огонь!
Тишина. Ни выстрела в ответ. Илья приподнялся над бруствером, обвел взглядом позиции своего взвода, потом второго, первого. Только перепаханная снарядами, утрамбованная гусеницами, напитанная кровью земля. Не привиделось, значит. Роты больше нет, все убиты. Все! И некому больше защитить… Одутловатый немец кривил тонкие губы, плоский автоматик в его руках неспешно расплевывал смерть… Ну нет, так не будет!
Илья обернулся к лежащему на дне окопа расстрелянному Коваленко. Наклонился, принялся трясти за плечо.
– Вставай, боец, вставай! Вставай скорее! Близко они, совсем близко!
Он тряс, тряс, тряс, будто пытался вытрясти смерть из застывающих членов, отогнать ее хоть на час, хоть на одну атаку.
– Вставай, боец, вставай! Идут они, и остановить их, кроме нас, некому!
Тряс, тряс, тряс – и смерть не смогла устоять. Запекшиеся кровавой пеной губы дрогнули, шевельнулись веки на закатившихся глазах.
– Товарищ лейтенант… я же убитый…
– Нельзя, нельзя быть убитым сейчас, Коваленко! Кто тогда Родину защищать будет?
И боец подчинился. Начал вставать, взял плохо гнущимися пальцами винтовку. А Илья перевалился через бруствер, пополз к следующему окопчику, где сидел, прислонившись к стенке, посеченный осколками Володя Сулима. И снова тряс, уговаривал: «Вставай, сержант, вставай!» Потом полз дальше, к следующему, к следующему…
Позиции оживали. Наверное, это было чудо. Илья не знал. Даже не думал о таком, некогда было думать. Рота вела бой – это главное. Строчил из пулемета по фашисткой нечисти безногий Синельников, вновь командовал своим отделением Гаевский, дополз-таки до танка обвязавшийся гранатами Близнюк…
Серая цепь дрогнула, попятилась, побежала назад. И вслед за ней начали отходить танки. Снова выстраивались в линию, молотили осколочными, перемешивая с землей защитников высотки. И снова Илье приходилось ползти от окопа к окопу, трясти за одеревеневшие плечи, кричать в неслышащие уши: «Вставай, боец, вставай! Нельзя нам пока мертвыми быть! Еще одну атаку отбить нужно».
И снова.
И снова.
И снова.
Остановила Илью тишина. Алое, испачканное в крови солнце опускалось к горизонту. Бой закончился. Колонна танков и мотопехоты пылила по проселку, уходила к холмам на горизонте. Немцы отступали, потеряв в этом странном бою восемь машин и полторы сотни солдат. Они отступали не насовсем, на время. Их командир сейчас вызывал авиацию, чтоб когда бомбы перепашут степь, начать все заново. Но день для них был потерян.
Немцы отступали, так и не поняв, почему не могут взять ту, ничем не примечательную, безымянную высотку. Они побывали на ее вершине много раз за сегодня, но после каждой атаки, после каждой их победы, высотка вновь оказывалась впереди. Они не испугались, они были слишком сильны, чтобы пугаться. Они успели привыкнуть к легким победам, вкусу чужой крови и к собственной безнаказанности. Их время бояться еще не пришло. Они просто не понимали, что за секретное оружие русских встало у них на пути, а разбираться времени не было. Значит, пусть поработают «юнкерсы».
Веселые искорки прыгали на догорающих поленьях.
– Ленка, у тебя суп, наверное, готов давно! – не выдержал Димка.
– Ой! – девушка вскочила, схватила черпак, сунула в котелок. – Точно, готов! Тарелки подставляйте. – Посмотрела на незнакомца. – Поужинаете с нами?
– Нет, спасибо, ребята. Пора мне. – Поднялся.
– Так что, кто-то из тех, кто высотку оборонял, выжил? – поспешил уточнить Анатолий. – Откуда подробности известны?
– Нет, конечно. В живых здесь никого не осталось.
– Тогда, не обижайся, дядя, но твоя история – это сказка. А что здесь на самом-то деле случилось?
– На самом деле? Прорвавшаяся колонна немецких танков и мотопехоты вышла к станции на десять часов позже, чем ожидалось. А стрелковый полк, который выдвинули им навстречу и который должен был их задержать, немецкая авиация уничтожила еще накануне вечером. Больше ничего неизвестно.
– Да? Ну я поищу информацию, посмотрю в Интернете. А те десять часов, о которых ты говоришь, все равно русским не помогли. И реку немцы форсировали, и еще о-го-го куда дошли.
– Русским… – криво усмехнулся незнакомец. – А вы сами какие?
– Мы? – неожиданно для себя смутился Анатолий. – Да разные. Я хохол, Ленка – наполовину гречанка, Лера, так сказать, из колена Моисеева. Вот Димка у нас точно русский. Да неважно это! По-любому сказку ты рассказал, а не быль.
– Легенда о бессмертном Неизвестном Солдате, – поддакнула Лера. – Прикольно, я такую не слышала.
– А ты ее запиши, – тут же посоветовал Анатолий. – Тебе все равно на будущий год курсовую по народному фольклору писать. – И окликнул уходящего незнакомца: – Эй, дядя, подожди! Ты так и не представился. На кого ссылаться-то, если легенду твою запишем?
Незнакомец оглянулся было, но так и не ответил. Шагнул в темноту, только кубик на петлице блеснул маленькой искоркой…
Ирина Плотникова
Огненное крещение
Как всякий сознательный комсомолец, Пашка Быков считал себя атеистом. Не то чтобы готов был под пение «Интернационала» идти снимать церковные кресты или разоблачать на сельском сходе попа, отца Николая. В эту церковь ходила бабка и молилась за его, Пашкино, здравие. И за помин души усопших Пашкиных родителей. Родителей Пашка помнил плохо, они умерли в самом начале коллективизации. Он слушал бабкины молитвы с привычным почтением, но особой скорби не испытывал. В том, что Советская власть никого не бросит, в свои шестнадцать лет Пашка был уверен твердо.
Отца же Николая все знали как человека кроткого и незлобивого. С его тихого благословения бабы подкармливали двух спецпоселенцев, сосланных сюда в 32-м. Спецпоселенцы отбывали по политической, и маленький Пашка смотрел на них с опасливым недоверием, словно они могли заразить его какой-то дурной хворью. Но потом ссыльных куда-то перевели, а спустя пару лет уполномоченный из города забрал попа. С тех пор церковь стояла пустая. Комсомольская ячейка уже не раз постановляла переделать ее под клуб, но до войны не управились за недосугом. А может, просто стыдно было стариков, которые хоть и верили в новую жизнь, но на ветшающую церковь смотрели влажными глазами. Пашке, во всяком случае, было стыдно.
В отсутствии попа бороться с мракобесием стало скучно. Поэтому, когда Кимка Вострецов предложил разоблачить суеверия вокруг Неволиного скита, все с радостью согласились. Согласился и Пашка, хотя, по правде сказать, когда он слышал эту историю, за воротом начинали копошиться нехорошие мурашки.
Это было при каком-то из царей лет двести назад. При ком точно, никто не знал. Но Вострецов, прочитавший кучу книг, говорил, что, должно быть, при Петре. Потому что этот царь, прорубая окно в Европу, не только угнетал народ, но и сурово наказывал староверов. Спасаясь от грозного царя, раскольники прятались по скитам и сжигали себя заживо.
