Соломонова, а он и сам передавал, что Господа должно искать в простоте сердца. Да запомнят это все, кто хотел сделать христианство и стоическим, и диалектическим. В любознательности нам нет нужды после Иисуса Христа, а в поисках истины – после Евангелия. Раз мы верим во что-то, то не желаем верить ничему сверх этого: ибо мы верим прежде всего, и нет ничего более, во что мы должны бы поверить». Досталось крепко от ортодоксов и театру. Театр есть не что иное, как святилище Венеры, дом муз, где правят Венера, Бахус и сатиры. Поэтому сторонник аскетизма Тертуллиан сравнивал театральные представления с языческими празднествами, осуждая театр за те якобы гадости, что показываются на его сцене, «оскорбляя стыдливость и нравственность зрителей». На сцену на обозрение людей всех возрастов и званий выводят блудниц, жертв публичной похоти. Глашатай объявляет им место и цену, перечисляет их достоинства, в том числе и такие, «о которых лучше было бы умолчать, чтобы не осквернять свет дня». Тертуллиан напрасно взывал к римскому сенату, всем сословиям в надежде, что они «прилюдно покраснеют» (хоть раз в году). То был глас вопиющего в пустыне…
Программа запрета всех видов театральных постановок и литературных произведений – это явный экстремизм… Однако иные из упреков не лишены оснований: «Если комедия учит бесстыдству, то трагедия – жестокости, злочестию и варварству: рассказ о постыдном деле столь же бесполезен и опасен, как и само дело». Двойственность морали римлян очевидна. И Тертуллиан осуждал их за такое поведение: «Что считают они в одном месте запрещенным, то в другом признают позволенным. В итоге, кто на улице посовестился бы задрать рубашку, чтоб справить нужду, тот в цирке без всякого зазрения обнажает скромные части тела. Кто бережет свою дочь от оскорблений, тот сам ведет ее в театр, где она слышит непристойные речи и видит неприличные жесты. Кто на улице остановит разбушевавшегося драчуна, тот спокойно смотрит, как на арене кулачные бойцы избивают друг друга. Кто не выносит вида покойников, тот в амфитеатре с удовольствием смотрит на тело, плавающее в луже крови. Кто пришел посмотреть на казнь преступника, сам плетьми и розгами толкает гладиатора, против его воли, на убийство». Мы в дальнейшем, говоря о Риме, расскажем об этой позорной странице.
Таким образом, именно святые отцы стали подвергать науку, искусство, образованность, красноречие критике и осуждению. «Ваше (языческое) красноречие – есть не что иное, как орудие неправды, ваша поэзия воспевает только ссоры и любовные проделки богов на пагубу людей, глупцы и льстецы были все ваши философы. Ни один из ваших философов не произвел ничего великого и достойного, ни Диоген, живший в бочке, чтобы явить себя чуждым потребностей, и умерший потому, что он ел грубые полипы, ни Платон, который любил лакомые обеды Дионисия (Сиракузского), ни Аристотель, который льстил Александру (Великому); все они не были свободны от суетности и притязательности. Или, что достойного и удивительного сделали ваши киники?» – восклицал христианин Татиан. Августин (354–430 гг. н. э.) и вовсе безапелляционно заявит: «Вне богословия – философия ничто».
Ненависть христиан к Риму была так велика, что распространялась на музыку, живопись, архитектуру и даже на школы. При таком отношении к ним язычники и Империя отвечали христианам тем же. Поводов для взаимной вражды у сторон более чем достаточно. Они ненавидят наших богов, а мы – их. Они не призывали за стол Геркулеса, как это принято у Рима, – ненависть к ним растет. Нет дождя или землю поразила засуха – ненависть растет. Язычники видели гнев божий даже в капризах природы. По свидетельству Августа, кое- где в Северной Африке сложилась поговорка: «Если нет дождя, то вини во всем христианина». Иные видели в них атеистов, которые не почитали патриотических богов Рима. Ненависть масс подогревали жрецы, волхвы, шарлатаны. Ведь их искусство и власть могли исчезнуть с распространением идей христианства. Широко распространено такое заклинание: «Прочь отсюда, атеист, эпикуреец, христианин». В свою очередь и христиане отвечали тем же: считали оракулов, астрологов, хиромантов, предсказателей демонами и всячески поносили.
Таким образом, против христиан возникла довольно мощная коалиция. «Народ в Римской империи, – писал А. Лебедев, – положительно мог требовать от правительства гонения на христиан, если желал того, и правительство не в силах было отказывать народу в этом требовании. Демагогия, самая опасная, развивалась во время императорского Рима. Толпа никогда, быть может, не обладала большей силой, как в это время, хотя она и лишена была свободы. Тираническая императорская власть, часто не находя себе поддержки в других слоях общества, искала и (успешно) находила себе эту поддержку в черни. Деспот, говорит Прессансе, потому только держит власть в своих руках, что он служит не истинным интересам, а страстям народным; тирания всегда есть результат двоякого подчинения: властелина, который потворствует своему рабу, и раба, который льстит своему властелину. Поэтому-то владычество римских императоров было вместе с тем и владычеством народа. Недовольный уже одним хлебом, который даром давался ему в столице, и цирком, которым забавляли его, народ из ненависти к христианам еще требовал и смерти христиан и к обыкновенному крику: panem et circenses (хлеба и зрелищ) прибавлял еще новый ужасный возглас: christianos ad leones (христиан – львам). И императоры, а за ними и проконсулы провинций не могли отказать толпе, на которую они опирались, – отказывать в ее требованиях». Отражая мнение народа, власть не могла быть безучастной к его требованиям.
Борьба с новым религиозным течением была долгой и трудной… Даже тогда, когда при Константине христианство победило, долгое время язычество еще сохраняло влияние. Так, языческие города и храмы продолжали пользоваться милостями императоров. Константин давал жалования схолархам и профессорам. Он увеличил их привилегии и освободил их от обременительных налогов и тягот. Афинские школы все еще пользовались огромной популярностью. В них обучались богатые студенты из провинций империи, набирались уму-разуму будущий император Юлиан, софист Либаний, св. Василий и св. Григорий. Афины наслаждались благами терпимости. Не давали ощутимых результатов и меры, принимаемые против язычников. На запрещения приносить жертвы язычники не обращали никакого внимания. Почти весь IV век новой эры был веком веротерпимости, хотя время от времени веротерпимость и давала трещины. Некоторый подъем язычества при Юлиане Отступнике задержал движение христианства (почти на 20 лет). Император Валентиан I, подтвердив права, привилегии языческих жрецов, запрещал язычникам принесение их кровавых жертв. Заметим, что язычники и христиане совместно посещали школы и участвовали в диспутах. Только указом 396 г. уничтожались все привилегии языческих жрецов на Востоке. К тому же многие жрецы становились ревнителями новой религии, что вполне объяснимо, ибо она, видимо, больше отвечала всему складу их жизни и веры, нежели какие-то там философские учения.
В работах отцов христианства часто подчеркивается, что жизнь первых христиан, объединенных общею верою, была построена на началах взаимной любви. Эту сторону благодатного воздействия св. Духа апостол Павел считал чрезвычайно ценной и важной. Но в отношении язычников те повели себя самым негуманным и диким образом. Один из поздних римских историков, Евнапий (IV в. н. э.), описывал то, как в Египте фанатики-христиане уничтожали в Александрии языческих богов, храм Сераписа, а заодно и людей.
История возникновения этого культа и храма такова (в описании В. В. Струве). Когда в Египте появился Александр Македонский, многие египтяне, помнившие весь ужас завоевания Оха, а также период господства «служителей Сета, проклятых азиатов», когда вся земля «заполнилась слезами», восприняли его как «защитника и спасителя страны». Казалось, наступила новая эра торжества света и добра. Александра восприняли тут как величайшего бога, и он старался вести себя со своими новыми подданными подобающим образом. Именно при нем, как иные считают, жрец Манефон, «отец египетской истории», знавший греческий язык, был принят в число советников великого царя. По мнению Струве, именно он мог принять участие в слиянии в один образ бога Амона с Осараписом, пытаясь таким образом сблизить богословские системы Фив, Гелиополя и Мемфиса. Затем сей бог был трансформирован в Сераписа, представителя «первой известной нам в Средиземноморье мировой религии». Услугами иерограммата Манефона воспользовался затем сатрап Египта Птолемей. Тот стал помогать ему укрепить Его авторитет и помог организовать культ Сераписа.
Евнапий писал: «Исчезло не только почитание богов, но и сами здания, и все произошло, словно в поэтических мифах, повествующих о победе гигантов… Эти люди, ополчившись на святилища, словно на камни и на каменотесов, без всякого повода и без объявления войны совершили на них набег и разрушили
