Население все более сознает свое единство и, почувствовав возросшую силу, начинает смотреть на себя как на Богом избранный народ («новый Израиль»), которому суждено будет играть первую роль среди всех других православных народов. Веяния ощутимы в письменности, в рассказах Серапиона о Флорентийском соборе, в повествовании о пребывании на Руси апостола Андрея Первозванного, в легенде о происхождении московских князей от Пруса, брата императора Августа, в преданиях о передаче Руси из Греции «белаго клобука», который носили новгородские архиепископы, Мономахова венца и прочих царских предметов и других святынь, увозимых из Византии и обретаемых на Руси. В общественном сознании народа утверждалась закономерность политического главенства Руси в православном мире. Московский же князь становился главой этого мира – царем православия. В этом ряду и идея Москвы как Третьего Рима. Псковский монах Филофей в послании к великому князю Василию писал: «Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а четвертому не быти». Перед нами не «литературно-политическая фикция», не блажь, овладевшая умами московских патриотов, напротив, мы имеем дело с очевидной реальностью, носящей, правда, прогностический характер. Мировая геополитическая и теологическая мысль работала в этом направлении. В XIV в. Папа Бонифаций Восьмой вступит в борьбу за светскую власть, заявив: «Я сам – император». В начале XV в. пап стало уже трое. Рушились и твердыни Золотой Орды. Принявшие ислам язычники рассматривались как идейные противники. В редакции Московского свода конца XV в. уже и нашествие Тимура рассматривается под углом оценки действий римских императоров, гонителей христиан. Здесь прямая параллель между защитой Царьграда от язычников и защитой всех христиан Москвою. Москва все отчетливее обретала черты Третьего Рима, Русь тоже «искала мудрость», но не как греческий философ Диоген среди пресыщенной толпы или на площади, а в святой обители или в царских хоромах.
И все-таки даже в эти невыносимо трудные годы не прекращались созидательная работа мысли, творчество русских людей. Поэтому трудно согласиться с оценкой петербургского историка, покойного Д.С. Лихачева: «…восточноевропейское Позднее Возрождение не перешло у нас в настоящее Возрождение, Россия, балканские страны и Византия не знали ни гуманизма, ни настоящего Ренессанса». Ведь не признавшая в душе ни владычества Орды (а если и признавшая, то, в конечном счете, его сбросившая), ни власти Рима, ни власти Западной и Восточной Европы Русь ознаменовала этим и истинный гуманизм, и историческую победу, которая в дальнейшем определит характер Русского Возрождения, особое его выражение. Просто наше Возрождение иное, со слезами на глазах, кровью и мозолями на руках, ему свойственно суровое понимание того, что надо иметь единую и могучую страну. В таких условиях, понятно, иными будут культура и воспитание. Русское Возрождение шло параллельно европейскому, хотя опережающее развитие последнего и не вызвало сомнений. Во второй половине XV в. в Европе уже совершался переход от Средневековья к новому времени. «Образующееся просвещение было спасено растерзанной Россией» (Пушкин). Первостепенной задачей оставалось укрепление централизованного государства. Но разные части Руси оказались в различных временных и цивилизацион-ных поясах. Историк евразийства А. Дугин пишет о том, что в XIII–XV вв. грани между западными областями Руси, попавшими под контроль европейских государств (Польша, Литва, Венгрия), и восточными, бывшими одно время частью империи Чингисхана, имели большие и серьезные различия. Евразийцы и русские, следуя Ясе Чингисхана, практиковали, конечно, не полную, но большую веротерпимость (один из законов Ясы запрещал насилие против жреческой касты завоеванных народов), настаивая лишь на военно-политической и хозяйственной дани. Русско-татарский симбиоз создавал модель этнического смешения рас, что постепенно привело к появлению новой этнической единицы, объединившей восточных русских. После Куликова поля они стали великороссами, хотя еще в потенции. В теле Золотой Орды стал вызревать политический субъект нового типа – Московское княжество. Евразийские черты вскоре проявятся – и в довольно полном объеме. Иная картина складывалась на западных землях. Галиция, Малороссия, Беларусь оказались во власти иной культурной, социально-политической и цивилизационной модели. Европа навязывала католическую парадигму; там, где не удавалось напрямую «окатоличить» местное население, влияла косвенно, через политическое, административное и хозяйственное давление. Православные были в положении религиозного меньшинства, рассматривались как «схизматики», а если их вероисповедание и культурный тип терпели, то в качестве чего-то «второсортного». Самосознание малороссов и белорусов сложилось по иным, нежели у жителей Московской Руси, контурам (западным). Потому им во многом представляется чуждой и дикой идея цен-тралистского социально-политического проекта. Впрочем, культурная жизнь на Руси никогда не затихала. Псков и Новгород избежали татарского разорения. Здесь и в Москве и группировались основные художественные и творческие силы. При новгородском доме святой Софии, у архиепископа, работали артели строителей, живописцев, иконников, переписчиков книг. Их тогда величали дружиною «владычных коробков». Из дошедших до нас древнерусских книг XI–XV веков более половины приходится на долю Новгорода. Здесь написана первая русская датированная книга – «Остромиро-во Евангелие». Русские города были из дерева, дома, церкви, целые города выгорали от пожаров вчистую. В 1212 г. в Новгороде сгорели 25 церквей и 4300 домов; в 1227 г. во Владимире на Клязьме обращены в пепел 27 церквей и дворец великого князя Константина Всеволодовича с редким книгохранилищем.
Тут развивались и художественные ремесла, медное литье, резьба по дереву и камню. Отмечается некоторое изменение цветовых гамм в иконописи. Правда, при монголах снизилось мастерство исполнения, но в XIII в. оживилась художественная жизнь, обусловившая расцвет новгородской живописи в конце XIV и в XV веках. Отчетливее в искусстве Новгорода и Пскова получают отражение мотивы свободолюбия, возникает интерес к внутреннему миру человека. С 70-х годов XIV в. в Новгороде разворачивается деятельность византийца Феофана Грека, работавшего ранее в Константинополе. В 1378 г. он исполняет первую свою работу на Руси – расписывает фресками церковь Спаса Преображения. Его святые полны жизненной силы и внутреннего света, мысли и энергии. К сожалению, его иконы почти не дошли до нас, кроме икон иконостаса Благовещенского собора в Московском Кремле. В творчестве мастеров отразились возросшее самосознание горожан, смелость и изобретательность. Новгородско-Псковская земля имела свою живописную школу, богатую традициями иконописи. Особый интерес представляют житийные иконы, получившие распространение на Руси с XIV в. Восходя к апокрифическим источникам, они вобрали в себя думы и чаяния тогдашних русских людей, в них нашла отражение и борьба народа за свою свободу (образ св. Георгия, находящийся в Русском музее). Егорий Храбрый – одна из популярнейших тем новгородской живописи. Образу этому посвящены и многие церкви на Севере (в Новгородской, Двинской, Вятской областях). Георгия часто изображают с копьем в руке, на белом коне. На полях икон представлены сцены мучений святого (его четвертуют, кладут на него камни, пилят голову, сажают в котел с кипятком и т. д.). Все это перекликается с темой страданий, которая была в XIV веке особенно актуальна (в пору нашествия татаромонголов, немцев со шведами). И Георгий выходит невредимым из любых переделок и пыток, тем самым как бы символизируя собой дух стойкости и непобедимости народа. Несколько слов о русских рукописных книгах. Это подлинные произведения высокого искусства: совершенны по пропорциям и художественно оформлены. «Даже беглый просмотр рукописей убеждает в том, – писал знаток русской книги А. Свирин, – что мастера книги обладали глубокой художественной культурой, утонченным вкусом». К сожалению, большинство их создателей остались безвестными (писцы, изографы, переплетчики). Что же до тех, кто стоял у истоков зарождения русской национальной письменности и графического искусства, их имена известны. В. Татищев считал епископа Новгородского Иоакима Корсунянина (ум. в 1030 г.) «первым российским летописате-лем». Князь Владимир привез его из Хер-сонеса для распространения христианства. К славной плеяде отнесем и дьякона Григория, создателя Остромирова евангелия (1056–1057 гг.), и, конечно, летописца Нестора, автора Повести временных лет, изложившего подробно Российскую летопись за 250 лет, а еще епископа Пере-славского Сильвестра, епископа Новгородского Нифонта и др. Слабая материальная база просвещения оказалась препятствием для дела прогресса образования. Да и береста – не очень удобный материал для написания текстов, книг, учебников и документов. Процесс работы был трудоемким и долгим. Пергамент же был очень дорог. Бумага на Руси, как отмечает Лурье, появилась лишь в конце XIV – начале XV вв. На Востоке ее употребление отмечено в VI–XI вв., на Западе – в XII–XIII вв. В России производство собственной бумаги будет налажено только при Петре Первом. Это и многое иное,
