А потом вернулся на землю. Теперь медведица точно узнает, что в домике кто-то был. Что, если она запомнила, сколько клецек оставалось в кастрюльке?
Вместо пяти там плавало теперь только четыре. Какое-то глупое, слишком правильное, квадратное число! Возможно, три будет несколько гармоничнее и не вызовет подозрений.
Бог любит троицу, это все знают. Так что четвертая тут совсем ни к чему. Я и не думал, что вторая клецка может оказаться гораздо вкуснее первой, но это было именно так. Начинка у нее была из абрикоса с корицей с пикантной нотой молотого белого перца. Райское наслаждение! Я крякнул, причмокивая, готовый броситься на пол и кататься по нему, дрыгая ногами от восторга. Ничего подобного я ни разу в жизни еще не ел. Интересно, что за сюрпризы таят под своими нежными белыми шубками три оставшиеся в кастрюльке клецки? Какая разница, останется там три или две? Пожалуй, никакой. У следующей начинка оказалась из ревеневого варенья и меда. Как описать вам это блаженство! Не стоит, наверное, объяснять, что значит мед для любого из медведей, в том числе и для синего вроде меня. В самом центре картофельного шарика, защищенная двойной мантией из теста и начинки, таилась добрая, размером с лесной орех, капля чистейшего цветочного меда, которая, неожиданно оказавшись на языке, заставила меня пережить гастрономический экстаз, отчего я запрыгал и захлопал в ладоши. Я исполнил нечто вроде благодарного танца кулинарному богу, во время которого, довольно мыча и воздевая лапы к небу, скакал рядом с плитой, между делом уничтожая оставшиеся клецки (одна оказалась со сливовым джемом, другая — с творогом и брусникой). Затем я принялся вылизывать дно кастрюльки. Засунув туда целиком всю морду, я лакал соус, как изголодавшийся, измученный жаждой бродячий пес.
— Здравствуйте! — послышался голос у меня за спиной.
Застыв от ужаса, я медленно повернул голову. В моей жизни было всего два момента, позволивших мне понять, что есть абсолютная, совершенная красота. Первый — зрелище Ледяных Торосов, озаренных изумительным светом северного сияния. Это было во время полета с Маком. А второй — несмотря на всю катастрофическую неловкость ситуации — вид синей медведицы, стоявшей в дверях своего домика с полной корзиной груш и улыбавшейся мне.
— А я… тут… вот… — неуклюже промямлил я.
Она смотрела на меня, и в глазах ее не было ни удивления, ни страха, не говоря уже о злости или раздражении. Напротив, я прочел в них нечто такое, что полностью отражало мои собственные чувства. Это был взгляд без памяти влюбленной девушки.
О, какими глупыми показались мне теперь все эти детские игры в прятки, на которые было потрачено столько дней! Ведь очевидно же, что мы созданы друг для друга. Мы будем жить вместе на этой самой поляне или на корабле в открытом море; куда бы ни забросила нас судьба, мы будем вместе — навсегда. Наконец я нашел свое место в жизни; одиночество, скитания — все это теперь было позади, каких-то три шага отделяли меня от моего будущего счастья. Отбросив ненужную скромность, я ринулся к ней и заключил в свои объятия.
На ощупь она оказалась очень тонкой и липкой, как канат на судне, пропитанный дегтем. И внешне вдруг стала похожа именно на пропитанный дегтем канат. Или нет, скорее синяя медведица просто испарилась, а на ее месте вдруг образовался липкий канат. Домик тоже рассеялся в воздухе, словно туман. Поляна, правда, осталась, но на ней теперь вдоль и поперек были растянуты тонкие черные тросы, искусно сплетенные в огромную паутину. И в этой ужасной паутине, приклеенный к одному из тросов, беспомощно барахтался я.
ПАУК-ВЕДУН. Паук-ведун обыкновенный [tarantula valkyria], или, как его еще называют в народе, смердопряд, принадлежит к семейству гигантских четырехполостных пауков, таких как, например, пауколев, но выделяется среди опальных своих сородичей гораздо большими размерами и обладает якобы какими-то уникальными органами прядения паутины, которые, правда, до сих пор не изучены, поскольку не было еще случая, чтобы ученый, которого угораздило подойти к пауку-ведуну слишком близко, вернулся назад. Паук- ведун также причисляется к замонианским бессовестным хищникам, то есть таким существам, которые завлекают добычу нечестными способами (см.:
Спасибо, профессор! В Ночной школе я изучил Большой лес вдоль и поперек, я узнал, например, что он представляет собой густо покрытую всевозможной растительностью территорию в семь тысяч квадратных километров, являющуюся многоступенчатой сложной системой обитания разнообразных форм растительной жизни: от вечнозеленых деревьев и кустарников, возвышающихся над покрытой мхом и травой землей, до глубоких подземных слоев, где прячутся трюфели. И все эти растения я мог бы назвать, в том числе на латыни, а также по состоянию коры определить возраст каждого отдельного деревца в этом лесу, но о существовании плотоядного паука-ведуна я узнаю? именно теперь, когда уже сижу намертво приклеенный к его паутине.
И ведь любой, наверное, на моем месте давным-давно почуял бы неладное, но что поделаешь, любовь слепа. Тем более что прекрасная медведица оказалась просто миражом, галлюцинацией в моей пустой, безмозглой голове! На самом деле не было никакой медведицы, не было вообще никакой девушки — ничего! Это все действие гипнотических паров слюны паука, которой он пропитал свою паутину. Я думал, что провел на поляне несколько дней, а в действительности все эти картины пронеслись в моем воспаленном мозгу за считаные минуты, а может быть даже секунды. В последний момент я, вероятно, раскинув лапы, сам бросился на паутину и вот теперь засел в ней, как какая-то глупая муха.
Я попытался освободиться. Слюна паука оказалась удивительно вязкой и липкой, мне едва удалось оттянуть лапы на сантиметр, и они тут же снова устремились назад к паутине, как на резинке. Мне пришлось мобилизовать весь свой оптимизм. Возможно, паука нет поблизости. Мог же он устроить ловушку, а потом уйти в другую часть леса? Могло быть такое? Могло. И вообще, кто сказал, что он обязательно должен
