стараясь, чтобы его не заметили, и сел на свое место, весь разгоряченный и потный.
На следующей неделе в программе была вторая серия, и Пьерини опять улизнул. Однако на сей раз его засекли.
— Ребята, прошу вас, смотрите внимательно и записывайте. А ты, Пьерини, сделаешь дома письменную на работу на… на пять страниц, поскольку ты уже второй раз предпочел пойти поиграть. И если завтра ты мне не принесешь сделанную работу, тебя ждет взыскание, — сказала Палмьери.
— Но… — попытался возразить Пьерини.
— Никаких «но». На этот раз я серьезно.
— Пожалуйста, я сегодня не могу. Мне нужно в больницу…
— Ах, бедняжка! Ты не хочешь нам поведать, что за тяжелая болезнь с тобой приключилась? Что ты сказал в прошлый раз? Что тебе надо к окулисту? А потом тебя видели во дворе: ты играл в волейбол. А потом ты не сделал задания и сказал, что у тебя была почечная колика. Ты даже не знаешь, что такое почечная колика. Постарайся хотя бы придумывать что-нибудь поинтереснее.
Но в тот день Пьерини не врал.
Днем он должен был ехать в больницу в Чивитавеккью, к матери, которая страдала раком желудка, она позвонила и сказала, что он никогда к ней не приходит, и он обещал приехать.
А теперь эта сука рыжая заявляла, что он врет, и выставляла его на посмешище перед всем классом. А он не выносил, когда над ним смеются.
— Итак, зачем тебе надо в больницу?
И Пьерини со скорбным видом ответил:
— Дело в том, что… У меня… у меня после фильмов про Средние века случается сильный понос.
Весь класс заржал (Ронка повалился на пол, держась за живот), а Пьерини отправили к директору. Потом целый день ему пришлось торчать дома и писать сочинение.
А отец, придя домой, избил его, потому что он не поехал в больницу.
На побои ему было наплевать. Он их и не почувствовал. А вот на то, что он не сдержал слово, — не наплевать.
А потом, в ноябре, его мать умерла, а Палмьери сказала, что ей очень жаль и что она не знала, что его мать больна.
«Ей очень жаль. Сволочь».
С того дня Пьерини бросил заниматься итальянским и делать домашние задания. Когда Палмьери входила в класс, он надевал наушники и клал ноги на стол.
Она ничего не говорила, делала вид, будто не замечает его, даже не вызывала. А когда он пристально смотрел на нее, опускала взгляд.
Не удовлетворившись этим, Пьерини проделал несколько милых штучек. Проколол шины ее «Лянче Y10». Сжег журнал. Разбил ей камнем окно.
Он был готов дать руку на отсечение, что она прекрасно знала, кто все это сделал, но промолчала. Боялась.
Пьерини постоянно бросал ей вызов и всегда побеждал. Власть над ней доставляла ему странное удовольствие. Своего рода опьянение, сильное, отвратительное, физиологическое. Его все это возбуждало.
Он закрывался в ванной и мастурбировал, представляя, как трахает рыжую. Рвет ей одежду на спине. Тычет ей членом в лицо. И вставляет ей огромные вибраторы. И бьет ее, а она кончает.
Она прикидывается скромницей, но она сука. Он знал.
Он ее всегда терпеть не мог, но после истории с фильмом в голове Федерико Пьерини поселились мрачные чувственные фантазии, и он чувствовал себя неудовлетворенным.
Теперь он решил поднять планку.
И посмотреть, как отреагирует рыжая.
Машина Итало остановилась у ворот школы.
— Ну вот, приехали. — Итало выключил мотор и указал на свой домик. — Знаю, снаружи неважно выглядит. Но внутри уютно.
— У тебя правда есть фрукты в сиропе? — спросила Алима, у которой было пусто в желудке.
— Конечно. Моя жена сделала из персиков с моего дерева.
Итало замотал шею шарфом и вылез из машины. Достал из кармана ключ и вставил в замок.
— А это кто прицепил?
Вокруг замка была цепь.
— Раз!
От удара об пол экран телевизора взорвался с оглушительным грохотом, тысячи осколков разлетелись повсюду — под парты, под стулья, по углам.
Пьерини схватил видеомагнитофон, поднял его над головой и швырнул об стену, превратив в груду металла и проводов.
— Два!
Пьетро был потрясен.
Что на него нашло? Почему он все ломает?
Ронка и Баччи стояли в сторонке, наблюдая за разбушевавшейся стихией.
— Теперь посмотрим… как… ты нам покажешь следующую сраную… кассету., про эти сраные… Средние века… — Пьерини тяжело дышал, пиная магнитофон.
Он чокнутый, он не понимает, что делает. За такое выгнать могут.
«Если узнают, что ты тут тоже был…»
«Не-е-ет, не-е-ет, посмотри, что он делает, это невозможно…»
Пьерини ломал стереосистему.
«Ты должен что-то сделать, и немедленно».
«Хорошо. Но что?»
«ТЫ ДОЛЖЕН ЕГО ОСТАНОВИТЬ».
«Если бы только я был…
(Чаком Норрисом, Брюсом Ли, Шварценеггером, Сильвестром Сталлоне)
…побольше и посильнее… Это было бы проще».
Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Он уже видел перед собою конец счастливых школьных лет, но не мог ничего поделать. Голова отказывалась работать, когда он пытался думать о последствиях: взыскание, исключение, разоблачение. Ему казалось, что у него в горле застрял огромный ком.
Он подошел к Баччи:
— Ну скажи ему. Останови его, прошу тебя.
— А что я ему скажу? — уныло пробормотал Баччи.
Пьерини тем временем продолжал терзать остатки колонок. Потом обернулся и что-то увидел. Рот его искривился в мерзкой ухмылке. Он направился к высоким металлическим полкам, где лежали книги, электроприборы и прочие учебные материалы.
Что он еще задумал?
— Ронка, поди сюда. Дай руку. Подсади меня.
Ронка подошел, сцепил руки. Пьерини оперся на них правой ногой и забрался наверх. Он смахнул рукой на пол картонную коробку, которая раскрылась, и из нее выкатился десяток цветных баллончиков с краской.
— А теперь повеселимся!
Что за придурок повесил цепь на замок?
Несчастный идиот, который мечтает остаться на второй год.
Итало крутил цепь в руках, не зная, что делать.
Его уже начали доставать эти дурацкие шутки.
