к Константинополю».
Слияние руси со славянским государством позволило корпорации резко нарастить как объем торговли, так и объем рэкета той же Византии.
Развитие славянского государства, которое безусловно развивалось совершенно самобытным образом, и его слияние с корпорацией «Русь» происходило не вдруг и не единомоментно. Но определить время начала этого слияния можно. Этот период находится в пределах царствования Михаила III (ок. 840 — 23 сентября 867), византийского императора, последнего представителя Аморийской династии, который правил с 20 января 842.
ПВЛ называет конкретную дату: «В лето 6360 (852), индикта 15, наченшю Михаилоу царствовати, и начася прозывали Рускаа земля. Тъмъ, отселе почнем и числа положим».
Очевиднейшим образом имеется в виду упоминание «Русской земли» в греческих документах. Так вот, следует заметить, что начало Русской земли следует считать с 852 года, как о том сказано в ПВЛ, а вовсе не с 862 года, т. е. с прихода Рюрика. Почему? Да потому, что пришел бы Рюрик, или Владимир, или Мехмед, или еще кто-нибудь, Русь, от этого своего бы наименования не потеряла, поскольку стала так называться совершенно независимо от чьего-либо прихода. Господам норманнистам это очень сложно представить, поскольку весь их мыслительный процесс направлен исключительно на достижение химерных политических целей.
Называть Нестора «норманнистом» нелепо, он был определенно «грекофил» и совершенно этого не скрывал, когда вел летописный разговор в увязке с политическими событиями в Византии.
Русь стала называться Русью или в византийских источниках или в местных, славянских, которые до нас не дошли. Предполагать, что Нестор имел источниками скандинавские саги, совершенно необосновано. Прочитайте, пожалуйста, эти саги и ответьте — много ли в них содержится информации о Руси?
Корни наименования «русь» следует искать в Византии, а вовсе не у финнов, и не потому, что финны не могли так называть военно-торговые ватаги, а потому, что в византийских канцеляриях и не подумали бы использовать какие — то чухонские термины. Представьте себе ситуацию, в которой на вопрос византийцев: «Как вас, господа, называть?», шведские наемники бы отвечали: «Финны зовут нас гребцами, так и вы зовите».
Совершенно не случайно, что события на Руси в ПВЛ даются в привязке с событиями политической жизни Византии. Примеры? Пожалуйста. Вот из Типографской летописи:
«В лето 6374 бысть в Грецехъ царь, именем Михаилъ, и мати его Ирина, иже проповедаша поклонение святым иконамъ въ 1-ю неделю поста»
«В лето 6376 нача царствовати Басилей Макидонянинъ лет 18 и месяц п. При семь трусъ бысть во Цариграде 40 дний, поченъ на святого Полиекта».
«В лето 6421 поча княжити Игорь по Олгь. В се время нача царствовати Констянтинъ, сынъ Леоновъ, зять Романовъ».
И т. д. и т. п. И ни одной привязки к какой-либо Швеции.
Так же не случайно, что очень много в ПВЛ уделяется внимания именно русско-византийским отношениям. О каких — то скандинавах не говорится ничего, как будто таковых и вовсе не существует. Хотя должен же был что — то написать Нестор про связи князей с их малой родиной (если таковой предположить скандинавские страны)? Но увы… Летописи молчат.
Настоящая история именно государства-корпорации Русь начинается не с Рюрика, который выполнил свою историческую «миссию» прихода к славянам и кроме этого своего «прихода» ничем отмечен не был, а с Олега.
После 852 года, конкретно с 882-го, корпорация «Русь» интегрируется со славянскими государственными образованиями и получает широкий доступ к материальным и, прежде всего, к людским ресурсам славян. Вот что об этом говорится в ПВЛ: «Въ лето 6390 [882]. Поиде Олегъ, поим воя многи, варяги, чюдь, словени, мерю, весь, кривичи, и приде къ Смоленьску съ кривичи, и прим град, и посади мужь свои. Оттуда поиде вниз, и взя Любець, и посади мужь свои. И придоста къ горам хъ киевьскимъ, и уведя Олегъ, яко Осколдъ и Диръ княжите, и похорони вой в лодьях, а другая назади оставя, а сам приде, нося Игоря детьска. И приплу под Угорьское, похоронивъ вой своя, и приела ко Асколду и Дирови, глаголя, яко «Гость есмь, идемъ въ Греки от Олга и от Игоря княжича. Да придета к нам, к родом своим». Асколдъ же и Диръ придоста, выскакав же вси прочий изъ лодья, и рече Олегъ Асколду и Дирови: «Вы песта князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа», и вынесоша Игоря: «А се есть сынъ Рюриковъ». И убиша Асколда и Дира, и несоша на гору, и погребоша и на горе, еже ся ныне зоветь Угорьское, кде ныне Олъминъ дворъ; на той могите поставил Олъма церковь святаго Николу; а Дирова могила за святою Ориною. И селе Олегъ княжа въ Киев, и рече Олегъ: «Се буди мати градом русьскимъ». веша у него варязи и словени и прочи, прозвашася русью. Сей же Олегъ нача юроды ставили, и устави ни словеномъ, кривичемъ и мери, и устави варягомъ шь даяти от Новагорода гривенъ 300 на лето, мира теля, еже до смерти Ярославле даяше варягомъ.
Въ лето 6391 [883]. Поча Олегъ воевали деревлян, и примучивъ а, имаше на них дань по черно куне. Въ лето 6392 [884]. Иде Олегъ на северяне, и повди северяны, и възложи на нь дань легъку, и не дастъ шъ козаромъ дани платили, рек: «Азъ имъ проливе, авамъ нечему».
Въ лето 6393 [885]. Посла къ радимичемъ, река: 'Кому дань даете?'. Они же реша: «Козаромъ». И рече шъ Олегъ: «Не дайте козаромъ, но мне дайте». И въдаша Ольговви по щьлягу, якоже и козаромъ даяху. И бе эладая Олегъ поляны, и деревляны, и северяны, и рашичи, а съ уличи и теверци имяше рать (выделено мной. — К.П.)» (Лаврентьевская летопись; http://www. litopys. org. ua).
Складывается такое впечатление, что в 882 году произошло нечто вроде государственного переворота. Летопись представляет Аскольда и Дира дружинниками Рюрика: «И бяста у него 2 мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родом своим» (Там же)…
Далее следует совершенно святочный рассказ в духе «призвания Рюрика на царство»: «И поидоста по Днепроу и оузреста на горе градокъ мал и въпрашаста: «Чий есть градокъ сии»? И реша имъ ту соущии: «Были соуть три бриты: Кый, Щокъ, Хоривъ, и ти сделаша сии град и изгибоша, мы же седимъ, платячи дань родом ихъ Козаромъ». Асколдъ же и Диръ седоста въ граде томе и многи Варяги совокоуписта и начаста владети Полянского землею. И беста ратни с Древляны и съ Оугличи».
Весь комизм ситуации, как ее описывает Нестор, состоит в том, что сей «градов мал» выглядит совершенно бесхозным. Т. е. вроде были здесь когда — то князья, град поставили, сами «изгибоша» и с той поры ни о каком таком начальстве в здешнем, ну в совершеннейшем захолустье (!) никто и не слышал. Приходите, люди добрые, и берите, что хотите. Т. е., опять все тот же рефрен, княжьте нами и володейте!
Однако Киев вовсе не маленысий городок, конечно по средневековым меркам. Во-первых, днепровский торговый путь пользовался в то время большой популярностью. До эпохи крестовых походов, открывших Европе прямую торговлю с Востоком, еще очень далеко. А местоположение Киева выбрано совсем не случайно. Киев контролировал днепровский торговый путь.
«Наиболее опасным участком пути была полоса гранитных порогов на расстоянии 23–65 верст к югу от Киева. По словам императора Константина VII Багрянородного, варяги выучились пробиваться по реке через первые три порога, но перед четвертым принуждены были выгружать товар и обходить порог пешком. Лодки частью перетаскивались волоком, частью переносились на себе. Одни варяги помогали нести товар, другие сторожили челядь, третьи высматривали неприятеля и отражали его нападения. Караван оказывался в относительной безопасности только после прохода последнего порога, когда люди и товар могли снова погрузиться в ладьи. Отсюда очевидно значение Киева и ясно, отчего его избрали столицей варяжского торгового предприятия в России» (Р. Пайпс. Россия при старом режиме)…
Стоит напомнить, что города имеют, вернее имели, прежде всего торгово-ремесленное значение (ныне промышленное). Киев никак не мог быть «градком матым», если он представлял собой центр процветающего торгового пути.
Разговор о том, что Аскольд и Дир подобрали неги бесхозный населенный пункт, да еще с таким стратегическим положением, выглядит достаточно сомнительным.
Следует сказать прямо — Аскольд и Дир были в Киеве князьями, да еще и православного вероисповедания. Иначе на могиле Аскольда никто бы не поставил церковь святого Николая. Более того, о них помнили уста полтора столетия при Несторе — и это при том уровне распространения и хранения
