К вечеру шли обратно к месту выброски. До снежного домика оставалось километра три, когда Толя Игнатьев, самый рослый из троих, скомандовал:
— Ложись, немцы…
Плюхнулись в снег, замерли. Огляделись окрест себя, подползли к камням, руками нарыли перед собой снегу, вгляделись, куда показал Игнатьев. Зрение у Толи испортилось в отряде, после майской операции. Ходил он в очках, умудрялся не ронять их даже на лыжных переходах. То ли благодаря росту, то ли очкам, но примечал он все необычное раньше друзей. А может быть, просто был более внимательным.
Вдоль столбов, которые разведчики видели накануне, немцы шли на лыжах по-уставному: двое впереди в головном дозоре, двое в хвостовом, семеро скользили цепочкой друг за другом, затем остановились, о чем-то заговорили, стали оборачиваться кругом, посматривая в разные стороны.
Разведчики следили за ними в бинокль, хотя было и недалеко, всего с полкилометра. Немцы разглядывали старую лыжню.
За прошлые дни, пока ходили по округе, ребята немало наследили. Ветром неслежавшийся снег сдуло, а притоптанная лыжня высилась торчком. Немцы и наткнулись на нее.
Они потоптались минут двадцать, о чем-то между собой разговаривая. Двое больше других спорили, показывали руками по лыжне: один в сторону разведчиков, другой — в обратном направлении.
— Если пойдут сюда — пропала операция… — Игнатьев не договорил, только можно было догадаться, что творилось у него на душе.
— Вот что я думаю: пойдут к нам — всех перебьем, чтобы ни один не ушел. Ты, Миша, целься в переднего, тебе, Толя, убрать последнего. Я пущу поплотнее очередь по остальным. И глядеть, чтобы ни один не побежал…
— Но на каждого из нас по четверо придется…
— Мы в выгодном положении: их видим, а они нас нет. Эх, кабы уйти незаметно!..
Немцы пошли по лыжне в сторону разведчиков, но тут на глаза им попалась вторая лыжня. Опять постояли, посовещались и пошли вдоль столбов. Наткнулись на утреннюю лыжню разведчиков, еще свежую, не выдутую ветром. Опять остановились и о чем-то заспорили. Моряки довольно четко слышали разговор, происходящий метрах в пятидесяти от них.
Один солдат покатился в сторону разведчиков, проехал метров пятнадцать-двадцать. Костин не сводил с него автомата, ссадить немца уже ничего не стоило.
Солдата окликнули свои, он остановился, осмотрелся вокруг и повернул обратно.
Все отделение, вытянувшись гуськом, покатило по лыжне в противоположную от разведчиков сторону.
— Пронесло… — Костин выдохнул радость одним словом, положил автомат на снег, размял затекшие руки.
— На этот раз обошлось, но рисковать так больше нельзя. Может плохо кончиться. Немцы, оказывается, ходят по сопкам, — размышлял командир группы.
— Много мы тут наколесили, пока искали тюки. Может, фашисты не распознают, откуда мы подошли? — У Игнатьева все еще теплилась надежда, что их искать больше не будут.
— Хорошо, что вечереет. Боши по горам в темноте ходить не любят. Сейчас они покатят домой.
Быстро темнело. Ляндэ следил за немцами в бинокль ночного видения. Они поднялись на вершину сопки, немного постояли и повернули к землянкам, обнесенным колючей проволокой.
Разведчики надели лыжи и пошли в обход, напрямую к снежному домику идти поостереглись. Когда подошли к жилью, совсем стемнело.
— Что будем делать?
— Сначала давайте поедим. Я на сытый желудок лучше думаю, — предложил Костин.
Сходили к ручью за водой, сварили какао. Попили горячего, плотно поели, собрали и уложили в рюкзаки все, без чего не обойтись первое время. Остальное зарыли в снег, разровняли его и молили бога, чтобы получше запуржило.
В два часа ночи с этой базы ушли. На себе несли рюкзаки, оружие, радиостанцию с запасом батарей, лыжи на плечах. Чтобы не оставлять следов, шагали берегом ручья, прыгали по камням, иногда брели по воде.
На новое место, куда отнесли уже часть груза, идти пока опасались. Двое суток наблюдали за окрестностями первого пристанища, ждали, не появятся ли немцы. Лежать на голой сопке было холодно и неуютно. Вставать на свету не рисковали, ходить, оставлять следы — тоже боялись. К концу первого дня стала мучить жажда, во рту пересохло, тянуло попить. На карте значился поблизости ручей, поискали его, но не нашли. Видимо, зимой вымерз. Больше всего страдал без воды Ляндэ. Еще дома, в Мурманске, у него появились фурункулы. Теперь вот ушиб ногу. Володя чувствовал, как его подпекает жаром, но температуру измерить было нечем. Снег жевать не стал, чтобы еще больше не простудиться. Игнатьев и Костин тоже остерегались глотать его.
Через двое суток стало невмоготу. Разведчики уверились, что их не ищут. Пошли на новую базу.
Снова долго кружили. Вышли невдалеке от того места, где накануне наткнулись на немцев. Влезли на вершину самой высокой сопки, все светлое время смотрели за округой, но ничего подозрительного не заметили.
Наконец, отправились на свою вторую точку, ближе к берегу моря.
— Так какие же мы выводы должны извлечь из этого случая, друзья?
— Рановато почувствовали спокойствие, — ответил Игнатьев командиру.
— Посчитали, что находимся далеко от берега, пренебрегли конспирацией, — добавил Костин.
— Оценили вы ситуацию верно, а вот что делать — не предложили. Урок немцы нам преподнесли хороший: не забывать об опасности. Смотреть и слушать, не спешить. С этого часа для нас будут действовать еще два нерушимых правила: на лыжах ходить только по лощинам, там следы скорее заметает снегом. Поднимаясь в гору — брать лыжи на плечо. Днем, на свету мы больше ходить не будем, только ночью.
Очень жалели, что не нашли тюк, в котором были хлеб, галеты. Разбилась банка со спиртом. В запасе сохранилось только то, что налили во фляги перед вылетом. Условились беречь его на экстренный случай. При крайней нужде можно было воспользоваться сухим спиртом из банок для подогрева пищи, выжимать его давно умели.
Маршами по десять-пятнадцать километров с промежуточными кладовушками перенесли на точку невдалеке от моря почти все нужное имущество. Возле старого спрятали небольшой запас шоколада и кое- какие вещи.
Осели на новом месте. Установили вахту, круглые сутки следили за тем сектором моря, который выучили по карте еще в Мурманске. Стали обживаться, обустраиваться.
Впереди, чуть в стороне, — норвежский город Вадсё, а за Варангер-фьордом, на южном берегу угадывается Киркенес. В добрую погоду его можно распознать по дыму труб и невооруженным глазом, а в бинокль можно хорошо рассмотреть каждое судно, что идет в Киркенес или выходит из фьорда.
После того как обосновались, снег сыпал несколько суток, скрыл все их следы.
Дни потянулись однообразные. Каждый по очереди нес свою вахту. А когда пропадала видимость, ложился туман или вихрились снежные заряды — отдыхали, занимались мелкими житейскими делами: сшили себе из парашютов одеяла, рассортировали имущество, соорудили из камней очажок…
По расписанию на короткие минуты выходили в эфир, слушали вести из Москвы, знали, что делается на фронтах, чем живут люди на родине.
И здесь разведчики соорудили также снежный дом.
— Когда я плавал на судне, слышал от бывалых моряков, будто эскимосы наловчились строить снежные дома под названием иглу. В них ходят в полный рост. Внутри такой домик обтягивали шкурами, тогда даже печку топить можно. Через снежный коридор вроде траншеи или тоннеля и попадают в жилую часть. Нам бы такой смастерить…
— А я вот читал один роман, — дополнил рассказ Костина Игнатьев. — Написал его еще в старое время писатель Лажечников. Так там царица для утехи и потешной свадьбы указала построить ледяной дом в самом центре Петербурга. Тоже, как я понимаю, был хорош.
