шла моя очередь, вошел в комнату. Мне показали, к какому столу подойти. Очень симпатичная девушка- лейтенант спросила у меня документы. Ответил, что никаких документов у меня нет. Не поднимая головы, лейтенант спросила фамилию, имя, отчество.
- Портянский Арон, - ответил я.
- Ты еврей? - последовал вопрос.
Услышав положительный ответ, удивленно спросила:
- Как же ты остался жив?
Ответить я не мог. Горло сдавил тяжелый обруч. В глазах слезы. Услышал громкую команду: «Сядь!». Я сел на указанный стул. Она стала принимать следующего. После этого обратилась ко мне: «Отчество, год и дата рождения?». Я ответил на этот и другие вопросы: где служил, где был, когда началась война, где по пал в окружение и т.д.
Затем вместе с другими встал в строй. Нас уже было очень много, а к военкомату подходили все новые и новые окруженцы.
Потом последовала команда: «Шагом марш!». Пройдя несколько километров, нас остановили у длинного двухэтажного здания. Велели зайти в него. Мы оказались в большом пустом помещении. Приказали разместиться на полу, благо в помещении было тепло. Как позже узнали, это был фильтрационный лагерь, где каждый из нас подлежал проверке. Проверка длилась несколько месяцев. Нас кормили. Строем выхо дили на прогулку вокруг здания в сопровождении конвоиров.
Как-то утром нас выстроили во дворе лагеря в одну шеренгу. Какой-то молодой офицер подходил к каждому из стоящих и спрашивал воинское звание. Когда подошел ко мне, я ответил:
- Старший сержант.
- Врешь, - заорал лейтенант. - Ты офицер! - и влепил мне пощечину (вторую в жизни...)
За время нахождения в лагере меня вызвали на допрос только один раз. Тоже молодой лейтенант (но другой) предложил мне подробно описать мои данные: имя, отчество, фамилию, месяц, год и место рождения, дату и место призыва в армию, наименование воинских частей, в которых проходил службу и место их расположения. Лейтенанта интересовала также и вся моя родословная: имена родителей, дедушек, бабушек, братьев, сестер, места их проживания и занятия; где был в начале войны, где и как попал в окружение, сколько времени и где находился на оккупированной территории. Все написанное мною он достаточно внимательно прочел и затем сказал: «И все равно, ты должен был последнюю пулю пустить себе в лоб...».
На мое замечание: «Зачем, ведь война еще не кончилась, и я смогу еще воевать», - он лишь ехидно улыбнулся. Тогда я не понял смысл его улыбки. Позже, вспоминая это, я убедился: он заранее знал мою будущую судьбу. Знал, что мне предстоит стать одним из тех смертников, для которых уже действуют штрафные роты и батальоны. Я же о существовании этих мясорубок тогда еще ничего не знал. В конце беседы я попросил, чтобы в моих документах, которые я должен буду получить, было записано имя, данное мне моими родителями, - Арон. В ответ услышал: «Нет, ты находился на оккупированной немцами территории, и мы будем тебя проверять всю твою жизнь. Поэтому быть тебе впредь только Андреем».
Через некоторое время нам разрешили писать письма. Я написал тете (сестре моей мамы) в Москву, так как ничего не знал о судьбе родителей, не представлял где они находятся. Написал, что жив, а под робности сообщу позже, когда буду знать, что письмо дошло до адресата. Просил сообщить обо мне роди телям и написать что-либо о них.
Позже, после окончания войны, в августе 1945 года я был дома в краткосрочном отпуске. Мама рассказала, что за несколько дней до получения телеграммы, что я жив, ей снился сон. Во сне на нее напали пять собак (нас у мамы было пятеро детей).
Когда она рассказала об этом своей семье, все хором закричали: «Арончик жив!». Спустя несколько дней, почтальон принес телеграмму, подтверждающую такую разгадку маминого сна.
«Сон в руку» - есть такое выражение. В этом убеждался многократно. Вот и мне как-то (я еще находился в фильтрационном лагере) приснилось, что вместе со старостой деревни Пахомово - Андреем - нахожусь в глубокой яме. Нас посадили туда немцы. Мы старались выбраться из ямы. Очень долго ничего не получалось. Цеплялись за земляные стены ямы, но удержаться не могли: земля рассыпалась в наших руках, и мы падали вниз. Тогда Андрей посадил меня на плечи. Поднялся. Я тоже поднялся на его плечах и таким образом смог выбраться из ямы. Затем я нашел длинную палку и, опустив ее вниз, очень долго пытался помочь Андрею. Но ничего не получалось. Вдруг раздались выстрелы. Раненный в руку, я был окружен немцами. Во сне кричал, и солдаты разбудили меня. Оказалось, я сильно расцарапал руку о железную кровать.
Взволнованный судьбою Андрея, написал письмо в деревню Пахомово Евдокие Ивановне. Спросил об Андрее. Она написала, что Андрея расстреляли солдаты Красной Армии, когда узнали, что он был старо стой. Жаль, очень жаль этого очень доброго человека. Скольких солдат-окруженцев он спас! Как часто он рисковал собственной жизнью, чтобы помочь другим. Никогда не забуду его!
В фильтрационном лагере нас продержали почти три месяца. Кормили, обмундировали, водили в баню, меняли белье. Но никто ничего нам не говорил. Не упрекали, не угрожали, не объясняли, что нас ждет. Никто не говорил о нашей вине, о предстоящем наказании.
Через некоторое время нам вручили стрелковое оружие. Как правило, это были карабины и автоматы. За некоторыми из нас были закреплены пулеметы - станковые и ручные. Мне вручили ПТР (противотан ковое ружье).
Ежедневно обучали разбирать и собирать закрепленное оружие, объясняли, как им пользоваться. На стрельбище мы не были ни разу.
ШТРАФНАЯ РОТА.
БОЙ ЗА ВЫСОТУ 371.3
В конце апреля - начале мая 1944 нас построили в колонну «по-четыре» (позже я узнал, что наша колонна состояла из двухсот человек, точнее, двухсот смертников). Пешим ходом отправили на передовую.
Шли мы примерно 8-10 дней. И оказались в окопах перед высотой 371.3 на подступах к городу Двинску. Перед нами выступил командир роты. Это был капитан Закиров. Фамилию узнал позже и хорошо запомнил, так как служил под его командование восемь месяцев, до января 1945 года.
Он объяснил, что мы отныне являемся солдатами 38-й отдельной штрафной роты
22-й Армии. Наша задача - взять расположенную перед нами высоту и удержать ее. Все, кто успешно выполнит эту задачу, будут освобождены от пребывания в штрафной роте. Таких переведут для продолжения военной службы в другие части действующей армии.
Он тогда же предупредил: «Ни о каком отступлении и речи быть не может. За вами пулеметы, и каж дый, кто повернет назад или в сторону, будет тут же расстрелян». «Только вперед!» - было последнее за явление командира роты.
