Моя война

навещал нас, приносил еду, в основном картошку и хлеб. Но те­перь картошка всегда была теплая. Иногда нам удава­лось есть и щи, которые Сережа приносил в наших ко­телках. Несколько раз он приносил нам даже водку... Он же и рассказал, что мы находимся в Псковской об­ласти и что немцы в этой деревне еще не были.

Наступили холода. Выпал снег. Многие из нашей группы перешли в эту и другие деревни жить. Я же страшно боялся сделать этот шаг и очень долго не «сда­вался». Вместе со мной были еще 3-4 солдата. Как пра­вило, ночевали в стогах сена, соломы. Было холодно, но терпимо. Ночью просыпался от мышиного писка. Мыши залезали к нам в карманы шинелей и ранцы. Днем мы уходили в лес, питались терпкими ягодами рябины и калины. Иногда у нас была картошка...

Но пришла настоящая зима с сильными (иногда до минус 30 градусов) морозами. Пришлось следовать при­меру других. Свои карабины, патроны и противогазы мы зарыли в лесу рядом с шалашом. Вечером вошли в деревню Литвиново. Немцев здесь по-прежнему еще не было. Мы разошлись по избам. Я зашел в первую попавшуюся и попросил разрешения переночевать. Хо­зяйка, дородная толстая женщина, жила вместе с 13-летним сыном Николаем. Муж был в армии. О его судь­бе она ничего не знала. Хозяйку звали Липой. Она со­гласилась, чтобы я переночевал. Подставила к большой «лавке» (длинная широкая доска у одной из стен избы) стулья. Стащила с русской печи пуховую перину, поло­жила ее на только что оборудованную «кровать» и ста­ла накрывать перину белоснежной простынею. Я оста­новил ее, сказав, что буду спать одетым. Она долго спо­рила со мной, но потом согласилась. Сняв обмотки и ботинки, улегся одетым на перину. Хозяйка дала теп­лое одеяло, и я заснул в полном блаженстве.

Впервые за многие дни и даже месяцы я спал не на земле и ук­рывался теплым одеялом... Трудно передать охватив­шее меня чувство. Когда утром проснулся, долго не от­крывал глаза. В голове ворох мыслей. Я, наконец-то понял, где я и что со мной. Охватил страх. Открыл гла­за. Хозяйка возилась у печи. Сын ее еще спал. Я под­нялся. Поздоровался. Назвал свое новое имя - Андрей. Обулся. Умылся. Вышел во двор. Когда возвратился, по­благодарил за ночлег и сказал, что пойду в лес. Если вечером замерзну - возвращусь. Оставаться в доме не решился, хотя манили тепло и доброта хозяйки. Но бо­ялся, что днем могут появиться немцы, и передо мной вставала все та же страшная картина: женщина, пове­шенная только потому, что она еврейка. Хозяйка пред­ложила поесть. Я согласился. Она подала незабывае­мого вкуса яичницу с салом! Потом такую яичницу я ел еще много раз. Но ту - первую за многие месяцы бес­ прерывного голода - не забуду никогда!

Весь день пробыл в расположенном рядом лесу. Все время ходил, чтобы не замерзнуть. Встречался с други­ми такими же несчастными и растерянными окружен-цами. Они по той же причине, что и я, не хотели оста­ваться днем в деревне. Бродили по лесу, ели ту же терп­кую красную рябину и кислую калину. Спрашивали друг друга, что делать? Но ответа на этот вопрос не находи­ли. Наступил вечер и мы осторожно, прислушиваясь, вошли в деревню.

Липа встретила меня с доброй улыб­кой, предложила поесть. По ее совету я с Николаем по­шел в баню. Липа дала чистое белье мужа. Как позже узнал, здесь баню топят каждую неделю по субботам. Баня топится по-черному: дымоотвода нет. Горят дро­ва, раскаляются камни-«дикари». Часть из них броса­ют в бочку с водой и таким образом эту воду нагревают. Вторая бочка с холодной водой. Эту воду постепенно выливают на оставшиеся раскаленные камни, и в бане становится жарко и парко. Хлещем себя березовыми вениками и моемся в тазиках. Боже мой, сколько вре­мени я не ощущал себя чистым?!? Потом мытье в та­ ких банях стало почти еженедельным. Но тогда ощу­щение, что ты чист, было таким же чудом, как та утрен­няя яичница. Я как бы заново родился. Все было но­вым, неожиданным. Как же надо было измучиться, что­бы такие обыденные вещи казались необыкновенным чудом!..

Эта ночь также прошла спокойно и в полном бла­женстве: подо мной легкая перина, накрыт я теплым одеялом. Но утром - снова в лес, где как-то смягчалось чувство страха. Снова встречи с товарищами по несча­стью. И не было дня, чтобы мы снова и снова не пробовали понять, что с нами произошло и как следует по­ступить.

Никто никогда за предшествующие почти два года военной службы нам не говорил о возможности такой ситуации, о наших действиях в подобных случаях. Мы оказались в полном неведении, неосведомленности. По­стоянно, при каждой встрече мы спрашивали друг у друга о событиях в стране, где сейчас немцы, как далеко они зашли... Нас интересовала любая информация. Но, увы, ее не было...

Так прошло несколько дней. Однажды, когда я в очередной раз пришел в дом Липы переночевать, она сообщила, что днем в соседней деревне были немцы. Зачем, она не знала.

Этой ночью я опять спал одетый. Утром раньше, чем обычно, ушел в лес и следующую ночь мы (со мной еще два солдата) провели в натопленной бане. Внача­ле было жарко, и мы сняли с себя шинели, ботинки, а к утру изрядно замерзли. Фактически эту ночь мы не спали. Утром, голодные, ушли в лес и весь день двигались, чтобы не окоченеть. Снова питались только ря­биной и калиной, иногда находили орешки. Поздно вечером, уже после наступления темноты, снова воз­вратились в деревню. Так повторялось изо дня в день. Немцы не появлялись, и потому немного «осмелел».

Иногда по утрам задерживался на некоторое время в доме, так как хотел помочь Липе по хозяйству. Ста­рался освоить особенности деревенской жизни и ра­боты. Очень хотелось быть полезным этой доброй жен­щине. Я научился ухаживать за скотиной: кормить, уби­рать навоз. Все было ново, необычно и, если честно, очень трудно.

Я научился запрягать лошадь в телегу. Тоже не сра­зу, но постепенно овладел и этой «специальностью». Позже освоил даже дойку коровы. Правда, за свою не­уклюжесть был неоднократно бит ею копытом. А хвос­том хлестала беспрерывно. Пару раз она опрокидыва­ла с трудом надоенное ведро с молоком. Но, как гово­рят, не святые горшки лепят!..

По вечерам (зимой они особенно длинные), на­учился подшивать валенки. Как-то Липа принесла мне «цыганскую» иголку, «суровые» нитки, старые вален­ки и кусочек кожи. Попросила подшить валенки Ни­ колая. Что означало слово «подшить» и как это делать, я понятия не имел. Но за работу взялся. Не без указа­ний и советов Липы, постепенно, стежок за стежком, обшил задник валенка кусочками кожи, а низ - куска­ми от старых валенок. Получилось! И Николай, и Липа были довольны. Я тоже.

Так начались новые будни. Днем в лесу. Ночью иногда в доме у Липы, иногда в теплой бане, а иногда и в холодном лесу или в стоге сена. По всякому было.

Но постепенно появилась уверенность, что ночью немцы в глухой деревне не появятся. Потому все чаще и чаще ночевал в теплом доме Липы. Уж очень холодно было ночью в лесу и даже в стогах сена.

Но днем - только в лесу. Здесь было холодно, но исчезал страх. Все-таки в лес немцы не рискнут захо­ дить. Так я думал. К тому же теперь мы прихватывали кое-что из еды: кто сало, кто теплую картошку, хлеб, молоко и всегда делились.

Теперь, по прошествии стольких лет, я все четче понимаю, что доброта русских женщин (кроме Липы были и другие) спасла нас в те суровые зимы нашего безысходного состояния. Потом, в последующие две зимы, когда также пришлось воспользоваться помощью добрых, хороших людей, у меня был уже какой-то опыт. Я освоил несколько ремесел, научился сапожничать, ва­лять валенки, шить фуражки-восьмиклинки. А главное - я свыкся со своим состоянием блуждающего солда­тика.

Но в ту первую зиму моих страданий я был неопе­рившимся птенцом, неожиданно выпавшим из гнезда... Ох, как трудно было привыкнуть к тому, что так неожи­данно свалилось на меня.

И я очень часто по-доброму вспоминаю толстушку Липу и ее сына Николая, которые, рискуя, спасали меня. Они, бесспорно, не знали, что я еврей. Я сомневаюсь, знали ли они вообще о существовании людей